Алдарион и Эрендис

Жена морехода

Менельдур был сыном Тар-Элендиля, четвертого короля Нуменора, — третьим по счету ребенком, ибо было у него две сестры, Сильмариэн и Исильме. Старшая из них стала женой Элатана из Андуние, а сыном их был Валандиль Андунийский, от которого много позже произошел род королей Гондора и Арнора в Средиземье.

Менельдур был человеком нрава кроткого, негордого, и предпочитал упражнять скорее ум, нежели тело. Всей душой любил он землю Нуменор и все, что в ней есть, но о море, окружавшем ее со всех сторон, помышлял мало; ибо разум его был обращен к пределам более дальним, нежели Средиземье: он возлюбил небеса и звезды. Он изучал все, что мог собрать из познаний эльдар и эдайн касательно Эа и бескрайних пространств, которые раскинулись вокруг королевства Арда. Величайшей радостью для него было наблюдать за звездами. Он возвел башню в Форостаре (северной области острова), где воздух был особенно прозрачен, и с башни этой ночами озирал небеса и следил за движением светил небесного свода. ¹

Когда Менельдур принял скипетр, ему пришлось покинуть Форостар и поселиться в великолепном дворце королей в Арменелосе. Правил он мудро и великодушно, хотя неизменно тосковал по тем дням, когда мог пополнять свои познания о небесных сферах. Женой его стала женщина редкостной красоты по имени Алмариан. Она была дочерью Веантура, главного кормчего королевского флота при Тар-Элендиле; и хотя сама она любила корабли и море не больше, чем большинство женщин острова, сын ее пошел скорее в Веантура, ее отца, нежели в Менельдура.

Сыном Менельдура и Алмариан был Анардиль, впоследствии известный среди королей Нуменора как Тар-Алдарион. У него было две сестры, обе — младше годами: Айлинель и Алмиэль, из коих старшая стала женой Орхалдора, потомка дома Хадора, отец которого Хатолдир приходился близким другом Менельдуру; а сыном Орхалдора и Айлинели был Соронто, о котором позже пойдет речь в этом предании ².

Алдарион, ибо так прозывается он во всех преданиях, рос быстро и вскорости превратился в мужа высокого и статного, сильного и неутомимого и умом и телом. Златоволосый, подобно матери, он был скор на радость и великодушен, но куда более горд, нежели отец его, и еще более упрям и своеволен. С самого детства полюбил он море, и мысли его склонялись к ремеслу кораблестроения. Не лежала душа его к северным краям, и все свое время, — сколько дозволял отец, — он проводил на побережье Нуменора, особенно же близ Роменны, где находилась главная гавань острова, и крупнейшие верфи, и самые искусные корабельщики. На протяжении многих лет отец и не думал ему препятствовать, ибо отрадно ему было, что Алдарион закаляет себя трудами и упражняет мысль и руку.

Веантур, отец его матери, горячо любил внука, и Алдарион часто живал в доме Веантура на южном берегу залива Роменна. У дома того был свой причал, где всегда стояли пришвартованными немало лодок, ибо Веантур никогда не путешествовал посуху, ежели можно было добраться до места по воде; там ребенком Алдарион научился грести, а позже — управляться с парусами. Еще не достигнув зрелости, он уже мог взять на себя командование кораблем с большим экипажем и провести его из гавани в гавань.

И однажды молвил Веантур внуку:

— Анардилья, близится весна, а с нею — и день твоего совершеннолетия.

Ибо в апреле Алдариону исполнялось двадцать пять лет от роду.

— И замыслил я отметить это событие должным образом. Сам я куда старше, и думается мне, что впредь вряд ли хватит мне духу надолго покинуть свой прекрасный дом и благословенные берега Нуменора; но хочу я хотя бы еще один раз пересечь Великое море навстречу восточному и северному ветрам. И в этом году ты отправишься со мною. Мы побываем в Митлонде и увидим высокие синие горы Средиземья и зеленые края эльдар у подножия их. Добрый прием ждет тебя у Кирдана Корабела и у короля Гиль-галада. Поговори о том с отцом ³.

Когда Алдарион поведал отцу об этом замысле и испросил дозволения отбыть, как только задуют благоприятные весенние ветра, Менельдуру сие пришлось не по душе. Его пробрало холодом, словно сердце его чуяло, что за этим плаванием стоит нечто куда большее, нежели то может предвидеть разум. Но, взглянув на лицо сына, охваченного нетерпеливым предвкушением, Менельдур ничем не выдал своих чувств.

— Поступай так, как велит тебе сердце, онья ⁴, — молвил он. — Мне будет очень тебя не хватать; но под началом Веантура и с милостью валар я могу уповать на то, что ты благополучно возвратишься. Однако не пленяйся Великими землями, — ведь в будущем тебе предстоит стать королем и отцом сего острова!

Вот так и вышло, что однажды утром, когда ясно светило солнце и дул благоприятный ветер, погожей весной семьсот двадцать пятого года Второй эпохи сын королевского наследника Нуменора ⁵ отчалил от берега; и еще до исхода дня он увидел, как мерцающий остров погружается в море, а последним — пик Менельтармы, точно темный перст на фоне заката.

Рассказывают, что Алдарион оставил собственноручно написанные повествования обо всех своих путешествиях в Средиземье, и долго хранились они в Роменне, но впоследствии все были утрачены. О первом его путешествии известно мало: только то, что он заручился дружбой Кирдана и Гиль-галада, много путешествовал по Линдону и западу Эриадора и дивился всему, что видел. Он пробыл в отлучке более двух лет, и Менельдур пребывал в сильной тревоге. Говорят, Алдарион медлил с возвращением потому, что не терпелось ему научиться у Кирдана всему, чему можно: и строить корабли, и управлять ими, и возводить стены, способные противостоять алчности моря.

Велика была радость в Роменне и Арменелосе, когда завидели люди, как приближается к берегу огромный корабль «Нумеррамар» (что значит «Западные крылья»), и золотые его паруса алеют в закатном зареве. Лето было на исходе, близился праздник Эрухантале ⁶. Менельдур явился приветствовать сына в дом Веантура, и показалось ему, что Алдарион вырос и возмужал, а глаза его сияют ярче прежнего, но устремлены куда-то вдаль.

— И что же из увиденного в заморских странствиях больше всего запало тебе в душу, онья?

Но молчал Алдарион, глядя на восток, навстречу ночи. Наконец ответил он, но тихо, точно рассуждая сам с собою:

— Прекрасный народ эльфов? Зеленые берега? Горы, венчанные облаками? Непознанные края теней и туманов? Не знаю.

Он умолк, и понял Менельдур: сын его не высказал всего, что на сердце. Ибо Алдарион возлюбил Великое море, и корабль, что мчится по волнам в одиночестве, вдали от земли, гонимый ветрами, одетый пеной, к неведомым берегам и гаваням; и эта любовь и стремление к Морю не оставляли его до самой смерти.

Веантур более не покидал Нуменора; «Нумеррамар» же он отдал в дар Алдариону. Не прошло и трех лет, как Алдарион снова испросил разрешения отплыть и отправился в Линдон. Три года пробыл он вдали от острова, а вскорости после того уплыл снова, на сей раз на четыре года, ибо рассказывают, что теперь мало ему было плаваний в Митлонд, и принялся он исследовать берега к югу, за устьями Барандуина, и Гватло, и Ангрена, и обогнул он темный мыс Рас-Мортиль, и узрел огромный залив Бельфалас и горы страны Амрота, где и поныне живут эльфы-нандор ⁷.

На тридцать девятом году своей жизни Алдарион возвратился в Нуменор и привез отцу дары от Гиль-галада; ибо на следующий год, как было объявлено задолго до того, Тар-Элендиль передал скипетр сыну, и Тар-Менельдур стал королем. Тогда Алдарион смирил свое сердце и некоторое время оставался дома, на радость отцу; и в те дни он пустил в ход свои познания в корабельном деле, полученные от Кирдана, многое изобретая заново по собственному своему разумению; и еще привлек он людей к обновлению и улучшению гаваней и причалов, ибо снедало его желание строить корабли все более могучие. Но вновь и вновь охватывала Алдариона тоска по морю, и опять и опять уплывал он из Нуменора. И теперь мысли его обратились к опасным начинаниям, каковые команде одного корабля не под силу. Потому основал он Гильдию Морестранников, что столь прославилась впоследствии; и к этому братству примкнули все самые закаленные мореходы, влюбленные в Море. В нее стремились вступить юноши даже из земель, далеких от моря; а Алдариона называли они Великим Кормчим. В то время он, не желая жить на суше в Арменелосе, приказал построить корабль, что служил бы ему жилищем; потому назвал он его «Эамбар»; иногда Алдарион плавал на этом корабле от одной нуменорской гавани к другой, но по большей части корабль стоял на якоре у Тол-Уинена: то был небольшой островок в заливе Роменна, воздвигнутый там самой Уинен, Владычицей Морей ⁸. На борту «Эамбара» находился дом Гильдии Морестранников, и там же хранились записи об их великих странствиях ⁹; ибо Тар-Менельдур относился к затеям своего сына холодно и не желал слушать рассказов о его путешествиях, полагая, что Алдарион сеет семена непокоя и стремления владеть все новыми землями.

В те дни между Алдарионом и отцом его возникло отчуждение, и перестал Алдарион говорить открыто о замыслах своих и устремлениях, но королева Алмариан во всем поддерживала сына, так что Менельдур волей-неволей оставлял все как есть. Ибо число морестранников росло, росло и уважение к ним в глазах людей; и называли их «Уинендили», «любящие Уинен»; и упрекать или обуздывать их Кормчего становилось все труднее. В те дни нуменорцы принялись строить корабли еще более крупные и с большим водоизмещением; такие могли отправляться в дальние плавания, неся на себе множество людей и большие грузы. И теперь Алдарион часто покидал Нуменор. Тар-Менельдур неизменно препятствовал сыну и наложил ограничение на вырубку деревьев в Нуменоре для нужд судостроения; и потому пришло Алдариону на ум, что в Средиземье найдет он довольно древесины и обретет гавань для починки кораблей. Странствуя вдоль побережий, с изумлением и восторгом взирал он на огромные леса; и в устье реки, что нуменорцы называли Гватхир, Тенистая река, основал он Виньялонде, Новую гавань ¹⁰.

Но когда от начала Второй эпохи минуло без малого восемь сотен лет, Тар-Менельдур повелел сыну отныне оставаться в Нуменоре и на время отказаться от плаваний на восток; ибо король желал провозгласить Алдариона королевским наследником, как делали все короли Нуменора до него, когда их наследник достигал того же возраста. Менельдур помирился с сыном, и до поры царило между ними согласие. Был устроен праздничный пир, и на сотом году его жизни Алдариона провозгласили королевским наследником. Тогда же он получил от отца титул и полномочия Владыки кораблей и гаваней Нуменора. На празднества в Арменелос приехал некий Берегар, живший в западной части острова, а с ним — Эрендис, дочь его. И королева Алмариан обратила внимание на то, как прекрасна Эрендис — той красотой, какая редко встречалась в Нуменоре: род Берегара восходил к древнему дому Беора, хотя и не принадлежал к королевской ветви Эльроса, а потому Эрендис была темноволосой, хрупкой и грациозной, с ясными серыми глазами, как у всех ее родичей ¹¹. Эрендис же узрела Алдариона, проезжавшего мимо, и красота и величие королевского наследника так поразили деву, что она более не замечала почти ничего вокруг. Впоследствии Эрендис вошла в свиту королевы и снискала также благосклонность короля; однако Алдариона она видела редко: тот, не покладая рук, занимался насаждением лесов, стремясь, чтобы в грядущие дни Нуменор не испытывал недостатка в древесине. Очень скоро мореходы Гильдии Морестранников сделались беспокойны, ибо не по душе им было выходить в море нечасто и ненадолго, под началом младших капитанов; когда же миновало шесть лет со дня провозглашения королевского наследника, Алдарион вознамерился вновь отплыть в Средиземье. Король дал ему дозволение с крайней неохотою, ибо он желал, чтобы Алдарион остался в Нуменоре и нашел себе супругу, а Алдарион не внял отцовским уговорам; и по весне поднял он паруса. Но, придя попрощаться с матерью, увидел он среди свиты королевы Эрендис; и, любуясь ее красотой, угадал в ней скрытую силу. И сказала ему Алмариан:

— Так ли тебе необходимо уезжать снова, Алдарион, сын мой? Неужто ничто не способно удержать тебя в прекраснейшей из смертных земель?

— Пока нет, — ответствовал он, — однако есть в Арменелосе сокровища более прекрасные, нежели можно отыскать в иных краях, пусть даже в землях эльдар. Но мореходы в разладе сами с собою, и в мыслях у них раскол; и по-прежнему владеет мною тоска по Морю.

Эрендис же сочла, что слова эти предназначаются и ей тоже; и с того дня и впредь сердце ее всецело обратилось к Алдариону, хотя и не питала она никаких надежд. В те дни ничто — ни закон, ни обычай, — не повелевало, чтобы потомки королевского дома, будь то даже королевский наследник, сочетались браком лишь с потомками Эльроса Тар-Миньятура; однако Эрендис казалось, что Алдарион для нее недосягаем. И все же с тех пор ни на кого из мужей не глядела она благосклонно и отсылала от себя всех, кто искал ее руки.

Минуло семь лет, прежде чем Алдарион возвратился назад и привез с собою золотую и серебряную руду; и принялся он рассказывать отцу о своем плавании и деяниях своих. Но отвечал Менельдур:

— Я предпочел бы иметь тебя при себе, нежели получать дары и вести из Темных земель. Это удел торговцев и путешественников, но не королевского наследника. Зачем нужно нам лишнее серебро и золото? Разве что, в утеху собственной гордыне, использовать их там, где подошли бы и другие металлы? Королевскому дому нужен человек, который знает и любит эту землю и народ ее, коим предстоит ему править.

— Разве не постигаю я людей каждодневно? — отозвался Алдарион. — Я могу вести их за собою и управлять ими по воле своей.

— Скажи лучше, некоторых людей, — тех, что схожи с тобою образом мыслей, — отвечал король. — А ведь в Нуменоре есть и жены, и не меньше их, чем мужей; а что знаешь ты о них, ежели не считать матери, которой ты и впрямь управляешь по воле своей? А ведь рано или поздно придется тебе жениться.

— Рано или поздно! — воскликнул Алдарион. — Да, но не раньше, чем придется; и скорее позже, чем раньше, если меня станут принуждать к браку. Много других дел предстоит мне свершить, куда более насущных, ибо к ним склоняется моя душа. «Постылая жизнь у жены морехода», а мореход, который стремится лишь к одному и не прикован к берегу, плавает дальше и искуснее повелевает морем.

— Плавает он дальше, да только пользы от этого меньше, — отвечал Менельдур. — И ты не «повелеваешь морем», сын мой Алдарион. Не позабыл ли ты, что эдайн живут здесь под покровительством Западных Владык, что Уинен добра к нам и Оссе сдерживает свой нрав? Наши корабли — под защитой, и не наши руки их направляют. Так умерь свою гордыню, не то благодать может иссякнуть; и не рассчитывай, что покровительство сие распространится и на тех, кто без нужды рискует жизнью у чужих скалистых побережий или в землях людей тьмы.

— Для чего же тогда хранимы корабли наши, ежели не должно им плавать к дальним берегам на поиски пока еще неведомого? — возразил Алдарион.

И более не заговаривал он об этом с отцом своим, но все свое время проводил на «Эамбаре» в обществе морестранников и на постройке корабля, размерами превосходящего все прежние; и назвал его Алдарион «Паларран», «Далекостранствующий». Однако теперь часто виделся он с Эрендис (благодаря ухищрениям королевы); и король, прознав про их встречи, весьма обеспокоился, хотя и не огорчился.

— Великодушнее было бы исцелить Алдариона от непоседливости, прежде чем он завоюет сердце какой-либо девы, — сказал Менельдур.

— Как еще исцелить его, если не любовью? — возразила королева.

— Эрендис еще очень молода, — отозвался Менельдур.

Но ответила Алмариан:

— Людям из рода Эрендис отпущена жизнь не столь долгая, как потомкам Эльроса, а сердце ее уже завоевано ¹².

Когда же завершилась постройка огромного корабля «Паларран», Алдарион пожелал снова пуститься в плавание. Весьма разгневался Менельдур, хотя по настоянию королевы не стал удерживать сына властью короля. Здесь должно поведать про такой обычай: когда корабль отплывал из Нуменора за Великое море в Средиземье, то женщина, — чаще всего кто-то из родни капитана, — прикрепляла на носу корабля зеленую Ветвь Возвращения; а срезали ее с дерева ойолайре, что означает «вечное лето». Дерево это нуменорцам подарили эльдар ¹³, говоря, что украшают им свои собственные корабли в знак дружбы с Оссе и Уинен. Листва этого дерева была вечнозеленой, глянцевой и благоуханной; и морской воздух шел ему только на пользу. Однако Менельдур запретил королеве и сестрам Алдариона отнести ветвь ойолайре в Роменну, где стоял у причала «Паларран», говоря, что отказывает в благословении сыну, который отправляется в путь вопреки его воле; Алдарион же, услышав это, молвил:

— Ежели придется мне плыть без благословения и ветви, что ж, пусть так.

Тогда опечалилась королева, но сказала ей Эрендис:

— Таринья, если ты срежешь ветвь с эльфийского дерева, я отвезу ее в гавань, буде на то дозволение твое; ибо мне король этого не запрещал.

Мореходы сочли дурным предзнаменованием, что капитану их придется отправиться в путь таким образом; однако, когда все было готово и собрались уже поднимать якорь, явилась Эрендис, хоть и немилы ей были шум и суматоха огромной гавани и крики чаек. С изумлением и радостью приветствовал ее Алдарион, и сказала она:

— Я принесла тебе Ветвь Возвращения, господин, — от королевы.

— От королевы? — переспросил Алдарион, изменившись в лице.

— Да, господин, — отозвалась она, — однако я испросила на то ее дозволения. Не только родня твоя будет рада, когда ты возвратишься, и чем скорее, тем лучше.

И тогда Алдарион впервые взглянул на Эрендис с любовью; и когда «Паларран» отошел от причала, он долго стоял на корме, глядя назад. Рассказывают, что Алдарион на этот раз поспешил вернуться и пробыл за Морем не так долго, как рассчитывал; и, вернувшись, привез он дары королеве и дамам из ее свиты; а самый дорогой дар привез он Эрендис, и то был диамант. Холодна была встреча короля с сыном; и Менельдур упрекнул Алдариона, говоря, что не подобает королевскому наследнику вручать подобные дары иначе, как в знак помолвки; и потребовал король, чтобы Алдарион объяснил, что у него на уме.

— Дар мой — дань признательности сердцу, дарящему тепло, в то время как прочие холодны, — ответствовал наследник.

— Холодные сердца не согреют иных, чтобы те дарили им тепло при встречах и расставаниях, — ответил Менельдур. И принялся вновь уговаривать Алдариона подумать о женитьбе, хотя про Эрендис не поминал. Но Алдарион и слышать о том не желал, ибо всегда и во всем тем более противился он, чем более принуждали его близкие. Он стал холоднее относиться к Эрендис и решил покинуть Нуменор и приняться за воплощение в жизнь своих замыслов в Виньялонде. Постыла ему жизнь на суше, ибо на борту своего корабля ничьей воле он не подчинялся, а морестранники, его спутники, питали к Великому Кормчему лишь любовь и восхищение. Но на сей раз Менельдур запретил сыну покидать остров; Алдарион же еще до исхода зимы отплыл с флотилией из семи кораблей и большинством морестранников, не посчитавшись с королевской волей. Королева не посмела навлечь на себя гнев Менельдура; однако ночью явилась в гавань женщина, закутанная в плащ, с ветвью в руках, и вручила она ветвь Алдариону, сказав: «Это — от Госпожи из Западных земель» (ибо так называли Эрендис), и исчезла во тьме.

За открытое неповиновение король лишил Алдариона должности Владыки кораблей и гаваней Нуменора, повелел закрыть дом Гильдии Морестранников на «Эамбаре» и верфи Роменны и вовсе запретил вырубку деревьев для нужд кораблестроения. Минуло пять лет; и Алдарион возвратился с девятью кораблями, ибо два выстроены были в Виньялонде; и были они нагружены отменной древесиной из прибрежных лесов Средиземья. Узнав о том, что было сделано в его отсутствие, Алдарион весьма разгневался и сказал отцу так:

— Если нежеланный я гость в Нуменоре, и нет тут работы для моих рук, и ежели не дозволено обновлять корабли мои в здешних гаванях, так уплыву я снова, и вскорости; ибо ветра дули суровые ¹⁴, и корабли нуждаются в починке. Неужто нечего больше делать королевскому сыну, кроме как разглядывать женские лица, выискивая себе жену? А что до лесов — не я ли взялся насаждать леса и трудился над этим столь ревностно, что до конца моих дней в Нуменоре будет больше древесины, чем при твоем правлении?

И, верный своему слову, в том же самом году Алдарион уплыл опять, — с тремя кораблями и самыми крепкими и закаленными из морестранников, — уплыл без благословения и ветви, ибо Менельдур наложил запрет на всех женщин своего дома и родню морестранников, а вокруг Роменны выставил стражу.

В этот раз Алдарион отсутствовал столь долго, что начали уже бояться за него; обеспокоился и сам Менельдур, несмотря на благодать валар, что от века хранила нуменорские корабли ¹⁵. Когда минуло десять лет со дня его отплытия, Эрендис отчаялась; и, полагая, что с Алдарионом приключилось несчастье либо вознамерился он поселиться в Средиземье, а также ради того, чтобы избавиться от докучливых поклонников, она, испросив дозволения королевы, покинула Арменелос и возвратилась к родне своей в Западные земли. Однако спустя еще четыре года Алдарион наконец-то возвратился; и корабли его были разбиты и потрепаны штормами. Сперва доплыл он до гавани Виньялонде, а оттуда вдоль берега двинулся в долгий путь на юг, — много дальше тех мест, куда нуменорские корабли доплывали прежде; однако, возвращаясь на север, столкнулся он с неблагоприятными ветрами и великими бурями, и едва не потерпел крушение у берегов Харада, и обнаружил, что гавань Виньялонде разорена штормами и разграблена враждебными племенами. Трижды не давали ему пересечь Великое море ураганы с Запада, а в корабль, на котором плыл он сам, ударила молния и сокрушила мачту; и лишь ценою немалых трудов и лишений в открытом море добрался он наконец до нуменорской гавани. Весьма утешило Менельдура возвращение сына, однако он упрекнул Алдариона за то, что восстал он против короля и отца, тем самым отринув покровительство валар и рискуя навлечь ярость Оссе не только на себя, но и на тех, кто ему предан. В ту пору Алдарион обуздал свой нрав, и Менельдур даровал ему прощение, и возвратил титул Владыки кораблей и гаваней, и прибавил к тому титул Управителя лесов.

Узнав, что Эрендис покинула Арменелос, Алдарион огорчился, но гордость не позволяла ему отправиться к ней; и к тому же неудобно ему было поступить так иначе, как для того, чтобы просить ее руки; а он по-прежнему не желал себя связывать. И принялся он исправлять последствия небрежения, в каковом пребывало корабельное дело за время долгого его отсутствия, ибо почти двадцать лет пробыл он вдали от острова; и в то время начались большие работы по строительству гаваней, особенно в Роменне. Обнаружил Алдарион, что без числа валили деревья на нужды строительства и всяческих ремесел, однако делалось то без должной оглядки на будущее и мало насаждалось взамен вырубленного; и принялся он путешествовать по Нуменору, осматривая те леса, что остались.

И однажды, проезжая через леса Западных земель, увидел он женщину, чьи темные волосы струились по ветру, а зеленый плащ скреплялся на груди сияющим драгоценным камнем; и принял ее Алдарион за деву из народа эльдар, ведь эльфы порою бывали в этой части Острова. Но вот приблизилась она, и Алдарион узнал в ней Эрендис и увидел, что камень — тот самый, который некогда подарил ей он сам; и внезапно постиг Алдарион, что любит ее, и почувствовал, как пусты его дни. Завидев его, побледнела Эрендис и направила было коня прочь, но Алдарион оказался проворнее и молвил:

— Вполне заслужил я, чтобы при виде меня ты обращалась в бегство, — не я ли сам бежал столь часто и столь далеко? Но ныне прости меня и останься.

Вместе приехали они в дом Берегара, ее отца, и там Алдарион открыто объявил о своем желании обручиться с Эрендис; но на сей раз воспротивилась Эрендис, хотя, согласно обычаю и сроку жизни, отпущенному ее родне, ей в самую пору было вступить в брак. Ее любовь к Алдариону не стала меньше, и отказала она не из лукавства; но теперь опасалась она в сердце своем, что в войне между нею и Морем за владение Алдарионом победа останется не за нею. А Эрендис никогда не примирилась бы на меньшем ради того, чтобы не утратить всего; и, страшась Моря и вменяя кораблям в вину порубку столь любимых ею деревьев, твердо вознамерилась она либо полностью восторжествовать над кораблями и Морем, либо окончательно потерпеть поражение.

Но Алдарион упорно добивался ее руки, и куда бы Эрендис ни отправилась, он спешил следом; он забросил гавани и верфи и все дела и заботы Гильдии Морестранников; не рубил он более деревьев, но лишь с усердием насаждал новые. И в те дни был он счастливее, нежели когда-либо еще в своей жизни, хотя и не подозревал о том до тех пор, пока, уже в старости, не обратился взглядом в прошлое. Наконец принялся он уговаривать Эрендис отправиться вместе с ним в плавание вокруг Острова на корабле «Эамбар», ибо с тех пор, как Алдарион основал Гильдию Морестранников, минуло ровно сто лет, и во всех гаванях Нуменора устраивались празднества. На это Эрендис ответила согласием, скрыв свое недовольство и страх, и покинули они Роменну, и прибыли в Андуние в западной части Острова. Там Валандиль, правитель Андуние и близкий родич Алдариона ¹⁶, задал великое пиршество, и на том пиру он провозгласил тост за Эрендис, нарекая ее Уинениэль, Дочерью Уинен и новой Владычицей Моря. Но Эрендис, сидевшая рядом с женою Валандиля, громко воскликнула:

— Не называй меня подобными именами! Я — не дочь Уинен; она скорее враг мне.

После этого Эрендис на время вновь овладели сомнения, ибо Алдарион опять обратил свои помыслы к работам в Роменне и занялся строительством огромных волноломов и возведением высокой башни на Тол-Уинене: Калминдон, Башня Света нарекли ее. Но, покончив с этими делами, Алдарион возвратился к Эрендис и принялся уговаривать ее обручиться, но она все еще медлила, говоря:

— Я путешествовала с тобой на корабле, господин. Прежде, чем я дам ответ, не отправишься ли со мною в путешествие по суше, к тем местам, что любимы мною? Слишком мало знаешь ты об этой земле для того, кому предстоит стать ее королем.

И вот отправились они вместе в путь, и приехали в Эмерие, и оказались среди поросших травою холмов — там раскинулись главные овечьи пастбища Нуменора, — и увидели они белые домики поселян и пастухов, и услышали блеяние стад.

Тогда обратилась Эрендис к Алдариону и молвила:

— Здесь дышалось бы мне свободно и вольготно!

— Как жена королевского наследника ты поселишься, где тебе угодно, — отвечал Алдарион. — А королеве отведут немало прекрасных чертогов — любых, каких пожелаешь.

— Пока ты станешь королем, я уже состарюсь, — возразила Эрендис. — Но где между тем станет жить королевский наследник?

— Там же, где и его жена, когда позволят его труды, ежели она не сможет разделить их, — отвечал Алдарион.

— Я не стану делить мужа с Владычицей Уинен, — молвила Эрендис.

— Лукавое то речение, — отозвался Алдарион. — Так же и я могу сказать, что не стану делить жену с Ороме, Владыкой Лесов, потому что любит она деревья, растущие сами по себе.

— Воистину, не станешь, — отвечала Эрендис, — ибо, ежели придет тебе в голову, ты любой лес вырубишь в дар Уинен.

— Назови любое дерево, что дорого тебе, и стоять ему до самой смерти, — молвил Алдарион.

— Я люблю все, что растет на Острове, — отозвалась Эрендис.

И далее долго ехали они молча, а после того дня расстались, и Эрендис возвратилась в дом своего отца. Отцу ничего она не открыла, но матери своей Нунет пересказала весь разговор с Алдарионом.

— Ты хочешь все или ничего, Эрендис, — молвила Нунет. — Такова же ты была и ребенком. Но ты любишь его, а он — великий человек, не говоря уже о его положении, и любовь эту ты не вырвешь из сердца так просто, не причинив себе страшной боли. Женщине должно разделять любовь мужа к трудам его и пламя его духа, иначе превратит она его в существо, любви недостойное. Но вряд ли ты поймешь подобный совет. И все же горестно мне, ибо тебе давно пора вступить в брак, и, родив прекрасное дитя, надеялась я увидеть и прекрасных внуков; и не стала бы я огорчаться, коли расти им в королевском дворце.

Этот совет и впрямь не изменил мыслей Эрендис; и все же обнаружила она, что сердце с волей не в ладу, и дни ее были пусты, — еще более пусты, нежели в те годы, когда Алдарион был в плавании. Ибо он по-прежнему жил в Нуменоре, однако дни шли, а в Западных землях он больше не объявлялся.

Но вот королева Алмариан, узнав от Нунет обо всем, что случилось, и опасаясь, что Алдарион снова станет искать утешения в странствиях (ведь он уже долго пробыл на берегу), послала к Эрендис, прося ее возвратиться в Арменелос; и Эрендис, понуждаемая матерью и собственным сердцем, поступила как велено. В Арменелосе примирилась она с Алдарионом, и весной того же года, когда настало время Эрукьерме, они вместе со свитой короля поднялись на вершину Менельтармы, Священной горы нуменорцев ¹⁷. Когда же все прочие начали спускаться, Алдарион и Эрендис отстали; и взглянули они вниз с вершины, и весь Западный остров, зеленеющий по весне, лежал перед ними, как на ладони, и увидели они отблеск света на Западе, там, где в дальней дали высился Аваллоне ¹⁸, и тени, что легли на гладь Великого моря на востоке; а над ними лучился ясной синевой Менель. Оба молчали, ибо никто кроме короля не смел говорить вслух на вершине Менельтармы; когда же они сошли вниз, Эрендис задержалась на миг, глядя в сторону Эмерие и дальше, туда, где зеленели леса ее дома.

— Неужто не любишь ты Йозайан? — молвила она.

— Воистину, люблю, — отозвался Алдарион, — хотя, сдается мне, ты в том сомневаешься. Ибо думаю я и о том, каким станет Остров в грядущие времена, и о надежде и величии его народа; и мнится мне, что дару не должно лежать без пользы в сокровищнице.

Однако Эрендис возразила ему, говоря:

— Те дары, что приходят от валар, а через них — от Единого, должно любить ради них самих и ныне, и во все времена. Не для того даны они, чтобы менять их на большие и лучшие. Эдайн остаются смертными, Алдарион, при всем их величии; и не дано нам жить в грядущие времена, иначе утратим мы «сейчас» во имя призрака наших же замыслов.

И, внезапно сняв драгоценный камень, что носила на груди, вопросила она:

— Захочешь ли ты, чтобы я продала его, дабы купить себе иные, приглянувшиеся мне вещи?

— Нет! — ответил Алдарион. — Но ты не прячешь его в сокровищнице. Однако ж, сдается мне, слишком высоко ты его ставишь; ибо меркнет камень в свете твоих очей.

Тогда поцеловал он Эрендис в глаза, и в тот миг отринула она страхи и приняла его; и обручились они на крутой тропе Менельтармы.

Затем возвратились они в Арменелос, и Алдарион перед лицом короля назвал Эрендис нареченной невестой королевского наследника, и возрадовался король, и веселые празднества устроены были в городе и по всему Острову. В честь помолвки Менельдур отдал Эрендис в дар обширные земли в Эмерие; там король выстроил для нее дом из белого камня. Алдарион же сказал невесте:

— В моих сокровищницах немало и других драгоценных камней, дары от королей далеких земель, коим принесли помощь корабли Нуменора. Есть у меня самоцветы зеленые, точно солнечный свет среди листвы дерев, столь тебе любезных.

— Нет! — возразила Эрендис. — Я уже получила дар в честь помолвки, пусть и заранее. То — единственный драгоценный камень, коим я владею и хочу владеть, и других мне не надо; однако ж вознесу я его еще выше.

И увидел Алдарион, что она загодя повелела укрепить прозрачный камень в виде звезды на серебряной ленте; и по просьбе Эрендис увенчал Алдарион ее чело этим камнем. Так и носила его Эрендис в течение многих лет, пока не пришло горе, и потому повсюду знали ее как Тар-Элестирне, владычицу, увенчанную звездой ¹⁹. И до поры мир и радость воцарились в королевском дворце в Арменелосе и повсюду на Острове, и записано в древних книгах, будто великим изобилием было отмечено золотое лето того года — года восемьсот пятьдесят восьмого Второй эпохи.

Народ был счастлив — одни только мореходы Гильдии Морестранников остались недовольны. Вот уже пятнадцать лет Алдарион жил в Нуменоре и не возглавлял дальних походов; и хотя были на острове доблестные кормчие, прошедшие выучку под его началом, без поддержки богатства и власти королевского сына плавали они меньше и на более короткий срок и редко забирались дальше земель Гиль-галада. Более того, на верфях возникла нехватка древесины, ибо Алдарион забросил леса; и морестранники воззвали к нему с просьбою, чтобы вернулся он к прежним трудам. Алдарион не остался глух к их молению, и поначалу Эрендис отправлялась в леса вместе с ним; но немало огорчалась она, видя, как валят деревья в самом расцвете, а потом в ход идут топоры и пилы. Потому вскорости Алдарион снова стал ездить один, и они меньше времени проводили вместе.

И вот настал год, что, как всем казалось, должен был завершиться свадьбой королевского наследника, ибо не принято было затягивать помолвку долее трех лет. И однажды утром по весне Алдарион выехал из гавани Андуние, чтобы отправиться в дом Берегара, ибо собирался там погостить. Эрендис оказалась там раньше него, поскольку ехала посуху из Арменелоса. И, поднявшись на вершину огромного утеса, что воздвигся над землей, закрывая гавань с севера, Алдарион обернулся и посмотрел на море. Дул западный ветер, — частый в то время года, — столь милый сердцу тех, кто надумал плыть в Средиземье, и белопенные волны строем наступали на берег. И тут внезапно овладела им тоска по морю, точно горло вдруг сдавила гигантская рука, и гулко заколотилось сердце, и перехватило дыхание. Он с трудом взял себя в руки, и наконец развернулся спиной к морю и продолжил путь; и намеренно поехал он через лес, где некогда встретил Эрендис и принял ее за одну из дев эльдар. Пятнадцать лет минуло с той поры. Алдарион почти ждал, что и на сей раз ее увидит; но Эрендис не было, и, охваченный желанием снова увидеть ее лицо, он поторопил коня и прибыл в дом Берегара еще засветло.

Там радостно приветствовала его Эрендис, и повеселел он, но ни слова не сказал касательно свадьбы, хотя все думали, что он отчасти за этим и приехал в Западные земли. По мере того, как шли дни, подмечала Эрендис, что гость часто умолкает, в то время как прочие ликуют; а если она нежданно поднимала на него глаза, то видела: Алдарион неотрывно смотрит на нее. И сжалось у нее сердце, ибо синие глаза Алдариона вдруг показались ей холодными и серыми; однако различала она в его взгляде неуемную тоску. Слишком часто видела она это выражение прежде, и теперь устрашилась при мысли о том, что предвещает оно; однако не сказала ни слова. Этим Нунет, подмечавшая все, что происходит, осталась весьма довольна, ибо, как говорила она, «слова бередят раны». Вскорости Алдарион и Эрендис уехали обратно в Арменелос; и когда удалились они от моря, Алдарион снова повеселел. Однако по-прежнему ничего не сказал он ей о своей заботе; ибо воистину был он не в ладу с самим собою и не знал, на что решиться. Так тянулся год, и Алдарион не заговаривал ни о море, ни о свадьбе, зато стал часто бывать в Роменне и в обществе морестранников. Наконец, когда год сменился следующим, король призвал сына в свои покои; и легко им было друг с другом, ибо взаимную их любовь ныне ничто не омрачало.

— Сын мой, — молвил Тар-Менельдур, — когда же подаришь ты мне дочь, о которой мечтаю я столь давно? Минуло уже более трех лет, — срок более чем достаточный. Дивлюсь я, как можешь ты выносить отсрочку столь долгую.

Алдарион долго молчал, но наконец молвил:

— Со мною опять то же, атаринья ²⁰. Восемнадцать лет — долгий срок воздержания. Мне не спится и не сидится в седле, и твердая каменистая земля ранит мне ноги.

Весьма огорчился Менельдур и преисполнился сочувствия к сыну; но горестей его король понять не мог, ибо сам кораблей никогда не любил. И молвил он так:

— Увы! Но ты ведь помолвлен. А по законам Нуменора и по справедливым обычаям эльдар и эдайн не должно мужчине брать двух жен. Ты не можешь сочетаться браком с Морем, ибо ты обручен с Эрендис.

Тогда Алдарион ожесточился сердцем, ибо эти слова напомнили ему о разговоре с Эрендис, когда проезжали они через Эмерие, и подумал он, будто невеста сговорилась с его отцом (хотя на самом деле это было не так). А нрав Алдариона был таков, что ежели казалось ему, будто прочие объединились, дабы направить его на некий избранный ими путь, он всегда поступал наперекор.

— Кузнецам можно ковать металл, а конникам — разъезжать верхом и рудокопам — рыть землю, даже если помолвлены они, — возразил он. — Так почему бы и мореходам не плавать по морю?

— Если бы кузнецы проводили у наковальни по пять лет, немногие выходили бы замуж за кузнецов, — отвечал король. — Вот и жен мореходов немного, и терпеливо сносят они, что назначено, ибо таков их хлеб насущный и такова неизбежность. Но королевский наследник — не мореход по роду занятий и надобностью не понуждаем.

— Не одной лишь мыслью о хлебе насущном побуждаем человек, — отвечал Алдарион. — И лет впереди еще много.

— Нет же, нет! — возразил Менельдур. — Ты принимаешь свой дар как должное, но Эрендис не может надеяться на столь долгий век, как ты, и годы ее убывают быстрее. Она — не из рода Эльроса, и любит тебя вот уже много лет.

— Она колебалась почти что двенадцать лет, когда я стремился к браку, — молвил Алдарион. — Я не прошу и о трети этого срока.

— В ту пору Эрендис не была помолвлена, — отозвался Менельдур. — Но сейчас оба вы — несвободны. А если и колебалась она, так, несомненно, из страха перед тем, что вот-вот случится, ежели не сумеешь ты себя обуздать. Тебе, видно, каким-то образом удалось успокоить ее страхи, и хотя напрямую ты, возможно, ничего и не говорил, я сужу, что ты связан обязательством.

И отвечал Алдарион в гневе:

— Лучше мне самому объясниться с моей нареченной, а не вести переговоры через посредника.

И он покинул отца. А вскорости после того поведал Эрендис о своем желании снова отправиться в дальнее странствие по открытому морю, говоря, что лишился и сна, и покоя. Эрендис же слушала его, побледнев и не говоря ни слова. Наконец она вымолвила:

— Я-то думала, ты пришел поговорить о нашей свадьбе.

— Свадьба будет, — молвил Алдарион. — Мы отпразднуем свадьбу сразу же по моем возвращении, если ты согласишься подождать.

Но видя, какое горе отразилось на ее лице, он преисполнился жалости, и в голову ему пришла иная мысль.

— Мы сыграем свадьбу прямо сейчас, — объявил он. — Еще до исхода года. А потом я снаряжу такой корабль, какого морестранники еще не строили, — плавучий дворец для королевы. И ты поплывешь вместе со мною, Эрендис, хранимая милостью валар, Йаванны и Ороме, тобою любимых; ты поплывешь в земли, где я покажу тебе такие леса, каких ты в жизни своей не видывала; там до сих пор звучат песни эльдар; покажу тебе чащи обширнее, чем Нуменор, чащи вольные и дикие с самого начала времен, — там и по сей день слышен могучий рог владыки Ороме.

Но Эрендис разрыдалась.

— Нет, Алдарион, — ответила она, — отрадно мне думать, что есть еще в мире чудеса, о каких ты рассказываешь; да только мне их не увидеть. Ибо не стремлюсь я к тому; сердце мое отдано лесам Нуменора. И, увы мне! — ежели из любви к тебе взойду я на корабль, назад я не вернусь. Недостанет у меня сил вынести подобное путешествие; не видя земли, я умру. Море ненавидит меня; а теперь вполне отомщено за то, что я удерживала тебя вдали от него, и все-таки бежала тебя. Ступай, господин! Но сжалься надо мною и не отбирай так много лет, как я потеряла прежде.

И устыдился Алдарион, ибо сам он говорил с отцом в слепом гневе, Эрендис же говорила с любовью. В тот год он не отплыл; однако не ведал ни покоя, ни радости.

— Не видя земли, она умрет! — говорил он. — Я же умру, видя землю и далее. Так что, ежели суждено нам провести хоть сколько-то лет вместе, должно мне отплыть одному, и поскорее.

И вот наконец приготовился он отчалить по весне; и радовались тому морестранники — но никто другой на Острове, из тех, кто знал о происходящем, не разделял их веселья. Снарядили три корабля, и подняли они якорь в месяц вирессе. Эрендис своими руками укрепила зеленую ветвь ойолайре на бушприте «Паларрана» и скрывала слезы до тех пор, пока корабль не вышел за огромные новые стены гавани в открытое море.

Прошло шесть лет и более, прежде чем Алдарион возвратился в Нуменор. Даже королева Алмариан встретила его холоднее, чем прежде, а морестранники утратили всеобщее уважение, ибо сочли люди, что глава их дурно обошелся с Эрендис. Но на самом деле он пробыл в отлучке дольше, нежели рассчитывал; ибо гавань Виньялонде нашел он в развалинах, и могучие волны свели на нет все его усилия восстановить ее. Прибрежные жители испытывали все больший страх перед нуменорцами или сделались открыто враждебны; и дошли до Алдариона слухи о некоем владыке в Средиземье, что ненавидит людей с кораблей. А когда собрался он уже повернуть к дому, с юга налетел ураган и отнес корабли далеко на север. Он переждал в Митлонде; но когда корабли его вновь вышли в море, их опять отбросило к северу, в пределы, где им угрожали льды, и люди страдали от жестокого холода. Наконец ярость моря и ветра пошла на убыль. Но когда Алдарион стоял на носу «Паларрана» и с тоской смотрел вперед, и уже показалась вдалеке вершина Менельтармы, взор его вдруг упал на зеленую ветвь, и увидел Алдарион, что она увяла. И преисполнился он страха, ибо никогда прежде не случалось такого с ветвью ойолайре, пока орошали ее морские брызги.

— Она замерзла, капитан, — сказал один из стоявших рядом мореходов. — Слишком уж суров был холод. И рад же я снова увидеть Столп!

Когда же Алдарион встретился с Эрендис, она пристально вгляделась в его лицо, но не бросилась ему навстречу. Он же застыл на месте, не находя слов, что обычно было ему несвойственно.

— Присядь, господин мой, — молвила Эрендис, — и сперва поведай мне о своих деяниях. Немало, верно, свершил ты и повидал за эти долгие годы!

И Алдарион, запинаясь, начал рассказывать, она же сидела и молча слушала обо всех его злоключениях и задержках; когда же закончил он, молвила Эрендис:

— Я благодарю валар, чьей милостью ты наконец возвратился. Однако благодарю я их и за то, что не поплыла с тобою; ибо я увяла бы раньше любой зеленой ветви.

— Не нарочно мы подвергли твою зеленую ветвь таким испытаниям, — отвечал Алдарион. — Но прогони меня теперь, ежели желаешь, и думается мне, что люди тебя не осудят. И все же дерзну ли я надеяться, что любовь твоя окажется более стойкой, чем даже прекрасная ветвь ойолайре?

— Воистину, так и есть, — молвила Эрендис. — Любовь мою еще не заледенило до смерти, Алдарион. Увы! Как могу я тебя отвергнуть, если вижу тебя снова, и вернулся ты, и прекрасен, точно солнце после зимы!

— Так пусть наступят ныне весна и лето! — проговорил он.

— И пусть вовеки не возвращается зима, — отозвалась Эрендис.

Тогда, к вящей радости Менельдура и Алмариан, на следующую же весну назначена была свадьба королевского наследника; так все и случилось. В году восемьсот семидесятом Второй эпохи Алдарион и Эрендис сочетались браком в Арменелосе, и в каждом доме играла музыка, и на всех улицах пели мужи и жены. А после того королевский наследник с молодой женой не спеша проехали через весь Остров и к середине лета прибыли в Андуние, где Валандиль, владыка города, задал пышный пир — последний в череде многих; и собрались там все люди Западных земель, ибо любили они Эрендис и гордились тем, что королева Нуменора — из их числа.

Утром накануне пира Алдарион глянул в окно спальни, что выходило на запад, на море.

— Смотри, Эрендис! — воскликнул он. — К гавани на всех парусах идет корабль, и не нуменорский, а такой, на который вовеки не взойти ни тебе, ни мне, даже если бы мы того и пожелали.

Эрендис посмотрела вдаль и увидела огромный белый корабль, а вокруг него в солнечном свете кружили белые птицы; и паруса его искрились серебром, в то время как, взрезая форштевнем пену, летел он к причалу. Это эльдар почтили своим присутствием свадьбу Эрендис из любви к людям Западных земель, с которыми связывала их дружба особенно тесная ²¹. Корабль их был нагружен цветами для украшения празднества, так что все, кто собрался там с наступлением вечера, увенчали чело эланором ²² и душистым лиссуином, благоухание которого дарит душе мир и покой. Прибыли с ними и менестрели — певцы, что помнили эльфийские и людские песни, которые пелись в давно минувшие дни Нарготронда и Гондолина; и немало эльдар, высоких и прекрасных, сидели за столами бок о бок с людьми. Но жители Андуние, глядя на счастливое собрание, говорили, что не было там никого прекраснее Эрендис; и уверяли, что глаза невесты сияли столь же ярко, как встарь — очи Морвен Эледвен ²³, или даже дев и жен Аваллоне.

Немало даров привезли с собою эльдар. Алдариону вручили они саженец дерева с белоснежной корою; и ствол его был прям, упруг и гибок, точно стальной, листва же еще не распустилась.

— Я благодарю вас, — молвил Алдарион эльфам.—Древесина такого дерева должна быть воистину драгоценна.

— Возможно; нам про то неведомо, — отвечали эльфы. — Ни одного из таких деревьев топор еще не касался. Летом оно дарит прохладу, а зимой цветы. За то мы его и ценим.

Эрендис подарили они пару птиц, — серых, с золотыми клювиками и лапками. Они мелодично пели друг другу на множество ладов, и переливы нот на протяжении всей долгой трели не повторялись ни разу; но ежели разлучить их, птицы сей же миг летели друг к дружке, и врозь не пели.

— Как мне держать их? — спросила Эрендис.

— Пусть летают на воле, — ответили эльдар. — Мы говорили с ними и назвали тебя; так что птицы останутся с тобой, где бы ты ни поселилась. Они сходятся вместе на всю жизнь, а живут они долго. Быть может, в садах ваших детей будет петь немало таких птиц.

В ту ночь проснулась Эрендис: нежное благоухание струилось сквозь решетку, и было светло, ибо полная луна склонялась к западу. Тогда, поднявшись с брачного ложа, глянула Эрендис в окно: вся земля спала, одетая серебряной дымкой, а две птицы устроились рядышком на ее подоконнике.

По завершении празднеств Алдарион и Эрендис отправились погостить в ее дом; и снова птицы слетели на ночь к ее окну. Наконец новобрачные распрощались с Берегаром и Нунет и поехали назад в Арменелос, ибо там, по велению короля, предстояло жить королевскому наследнику, и уже был готов для них дом с садом. Там посадили эльфийское деревце, и эльфийские птицы запели в его ветвях.

Два года спустя Эрендис понесла, а весною следующего года родила Алдариону дочь. С самого рождения дитя отличалось редкой красотою, что возрастала с каждым днем; и говорится в древних преданиях, что женщины более прекрасной не рождалось в роду Эльроса, за исключением одной лишь Ар-Зимрафели, последней королевы. Когда настал срок первого имянаречения, назвали ее Анкалиме. И радовалась Эрендис в душе, думая: «Теперь уж, наверно, Алдарион возмечтает о сыне и наследнике, и долго еще пробудет со мною». Ибо втайне она по-прежнему страшилась Моря и его власти над мужниным сердцем; и хотя пыталась она скрывать свои страхи и часто говорила с Алдарионом о его былых странствиях, о его надеждах и замыслах, однако ж следила за ним ревнивым взором, ежели отправлялся он на свой корабль-дом или много времени проводил с морестранниками. Однажды предложил ей Алдарион подняться на «Эамбар» вместе с ним, однако сразу увидел по глазам жены, что она к этому отнюдь не стремится, и более не настаивал. Опасения Эрендис оказались не беспричинны. Ибо, пробыв пять лет на берегу, Алдарион вновь вернулся к заботам Управителя лесов и нередко покидал дом на много дней. В ту пору в Нуменоре в лесе недостатка не было (и это — главным образом благодаря его разумной рачительности); однако, поскольку народ острова умножился, древесина постоянно требовалась на строительство и на прочие нужды. Ибо в те давние дни, хотя многие весьма искусны были в работе по камню и по металлу (поскольку эдайн древности многому научились у нолдор), нуменорцы любили изделия из дерева, будь то для повседневного обихода или ради красоты резной работы. В ту пору Алдарион вновь стал заботиться прежде всего о будущем: насаждал взамен вырубленного и велел взращивать новые леса там, где было для того место, — на свободной земле, пригодной для деревьев разных пород. Тогда-то он и стал повсюду известен как Алдарион; под этим именем он и числится среди тех, кто владел скипетром в Нуменоре. Однако не только Эрендис, но и многим другим казалось, что он не особенно любит деревья сами по себе и видит в них скорее древесину, потребную для его собственных замыслов.

И с Морем все обстояло примерно так же. Ибо, как говорила Нунет дочери своей Эрендис задолго до того: «Корабли он, может, и любит, дочь моя, ибо создают их руки и разум человеческие; однако думается мне, что не ветра и не бескрайние воды так жгут его сердце, и не вид чужих земель, но некий внутренний пыл, некая мечта, что его преследует». И, надо полагать, Нунет была недалека от истины. Ибо дальновиден был Алдарион и прозревал те дни, когда людям потребуется больше простора и богатств, и, сознавал ли это он сам или нет, но мечтал он о славе Нуменора и о могуществе его королей; и стремился он создать оплоты, откуда смогут они шагнуть к владениям более обширным. Так что не прошло много времени, как вновь обратился Алдарион от лесничества к строительству кораблей, и явилось ему видение могучего судна, подобного крепости, — с высокими мачтами и парусами как тучи, — на борту которого разместится столько людей и груза, что достало бы для целого города. И вот на верфях Роменны вновь застучали молотки, завизжали пилы, и среди меньших кораблей мало-помалу начал расти гигантский ребристый остов, и дивились люди, на него глядя. «Туруфанто», «Деревянный Кит» прозвали его, хотя имя кораблю назначалось иное.

Обо всем об этом узнала и Эрендис, хотя Алдарион ни словом не помянул ей о происходящем, и не на шутку встревожилась. А потому однажды сказала она мужу:

— Что бы значили все эти хлопоты вокруг кораблей, о Владыка гаваней? Разве не хватит с нас? Сколько прекрасных деревьев до срока лишил ты жизни в этом году?

И улыбнулась Эрендис, так что слова ее прозвучали шуткой.

— Мужчине нужно дело, которым можно занять себя, даже если у него есть красавица-жена. Деревья растут, деревья падают. Я сажаю больше, нежели приказываю срубить, — ответил Алдарион таким же шутливым тоном. Но в лицо жене он не глядел; и более они о том не заговаривали.

И незадолго до того, как Анкалиме должно было исполниться четыре года, Алдарион наконец-то открыто объявил Эрендис о том, что намерен снова уплыть из Нуменора. Эрендис выслушала его молча, ибо ничего нового не сказал ей Алдарион, и слова тут были тщетны. Он дождался дня рождения дочери, и в тот день только ею и занимался. Девочка смеялась и радовалась, в отличие от прочих домочадцев; и, уже укладываясь спать, спросила отца:

— А куда ты повезешь меня этим летом, татанья ²⁴? Мне бы так хотелось поглядеть на белый домик в земле овечек, про который рассказывает мамиль.

Алдарион не ответил, а на следующий день уехал из дома и отсутствовал несколько дней. Когда же все было готово, он возвратился попрощаться с Эрендис. Тогда, вопреки ее воле, на глазах у нее выступили слезы. Огорчился Алдарион, видя это, но и рассердился, ибо решение его было твердо; и ожесточил он свое сердце.

— Довольно, Эрендис! — молвил он. — Восемь лет пробыл я на острове. Не можешь же ты навечно связать шелковыми узами королевского сына, в жилах которого течет кровь Туора и Эарендиля! И ведь не на смерть иду я. Я скоро вернусь.

— Скоро? — отозвалась она. — Но годы безжалостны, и назад с собою ты их не привезешь. А ведь мне отпущен более краткий срок, чем тебе. Молодость моя уходит; а где мои дети, где твой наследник? Слишком часто и подолгу оставалось мое ложе холодным в последнее время ²⁵.

— Часто в последнее время казалось мне, что такова твоя воля, — отвечал Алдарион. — Но давай оставим гнев, даже если нет промеж нас согласия. Поглядись в зеркало, Эрендис. Ты прекрасна, и тень старости тебя еще не коснулась. И можешь ты пожертвовать немного времени моей великой надобности. Два года! Два года — вот все, что я прошу!

— Скажи лучше: «Два года отберу я, хочешь ты того или нет», — откликнулась Эрендис. — Так возьми эти два года! Но не больше. Королевский сын, в жилах которого течет кровь Эарендиля, должен держать свое слово.

На следующее утро Алдарион заторопился в дорогу. Он поднял на руки Анкалиме, поцеловал ее, но, хотя девочка льнула к нему, он поспешно опустил ее наземь и ускакал прочь. И вскорости огромный корабль отплыл из Роменны. «Хирилонде», «Ищущим Гавань» нарек его Алдарион; однако отплыл он из Нуменора без благословения Тар-Менельдура; и не пришла Эрендис в гавань, дабы укрепить зеленую Ветвь Возвращения, и никого взамен себя не прислала. Алдарион стоял на носу «Хирилонде», где жена капитана укрепила пышную ветвь ойолайре; лицо его было мрачным и встревоженным, однако ни разу не оглянулся он, пока Менельтарма не скрылась в сумерках.

Весь день Эрендис просидела в своих покоях одна, предаваясь горю; но в глубине души ощутила она новую боль ледяного гнева, и любовь ее к Алдариону получила незаживающую рану. Эрендис ненавидела Море, а теперь и на деревья, некогда столь ей милые, глядеть не желала, ибо они напоминали ей мачты огромных кораблей. Так что вскорости покинула она Арменелос и перебралась в Эмерие в самом сердце Острова, где ветер отовсюду доносил неумолчное блеяние овец.

— Этот звук отраднее моему слуху, чем чаячий плач, — говорила она, стоя на пороге своего белого домика, подаренного королем. Дом тот находился на склоне, окнами смотрел на запад, а вокруг раскинулись обширные лужайки, незаметно переходящие в пастбища, — не разделяли их ни стены, ни изгороди. Туда увезла она Анкалиме; и не было у них иного общества, кроме друг друга. Ибо Эрендис соглашалась терпеть в доме только прислугу, и непременно женскую; и тщилась воспитать дочь на свой лад, внушая ей собственную горькую озлобленность на всех мужчин. Анкалиме же мужчин почти не видела, ибо Эрендис двора не держала, а немногие ее работники и пастухи обосновались на подворье поодаль. Другие мужчины туда не заглядывали, разве что редкие посланцы от короля; да и те стремились побыстрее уехать, ибо мужчины ощущали в доме словно бы ледяной холод, обращающий их в бегство, и, находясь там, поневоле понижали голос до полушепота.

Однажды утром, вскорости после того, как Эрендис перебралась в Эмерие, пробудилась она от птичьего пения: у нее на подоконнике сидели эльфийские птички — долго жили они в ее саду в Арменелосе, но, уезжая, Эрендис совсем про них позабыла.

— Летите прочь, сладкоголосые глупцы! — молвила она. — Не место тут для вашей радости!

Птички умолкли, взвились над деревьями, сделали три круга над крышей, а затем унеслись на запад. В тот же вечер они устроились на ночлег на окне тех самых покоев в доме отца Эрендис, где она некогда разделяла ложе с Алдарионом по пути с празднества в Андуние; там Нунет и Берегар и увидели их утром следующего дня. Но едва Нунет протянула к ним руки, птички взмыли вверх и полетели прочь, уносясь к морю, назад, к родной земле; она же провожала их глазами до тех пор, пока те не стали двумя пылинками в солнечном свете.

— Значит, он снова уехал и оставил ее, — молвила Нунет.

— Тогда почему она не дала нам знать? — возразил Берегар. — Почему сама не вернулась домой?

— Она дала знать, — отвечала Нунет. — Ибо она отослала эльфийских птиц, и дурное то деяние. Недоброе предвещает оно. Почему, дочь моя, почему? Неужто не знала ты, что тебя ждет? Но оставь ее, Берегар, где бы она ни была. Не здесь ныне ее дом, и не обретет она здесь исцеления. Он еще вернется. И тогда да пошлют ей валар мудрости — или хотя бы хитрости!

Когда же пошел второй год со времени отплытия Алдариона, Эрендис, по желанию короля, приказала убрать и украсить дворец; сама же к возвращению не готовилась. Королю прислала она ответ, говоря: «Я приеду, ежели ты мне велишь, атар аранья ²⁶. Но должно ли мне ныне торопиться? Или не довольно будет времени, когда покажется парус его на востоке?» Про себя же говорила она: «Неужто король заставит меня дожидаться на пристани, подобно моряцкой подружке? Мне бы и хотелось, да только я уже не та. Эту чашу испила я до дна».

Но год истек, а парус так и не показался; настал и третий год, и лето сменилось осенью. И тогда Эрендис ожесточилась и замкнулась в себе. Она приказала запереть дворец в Арменелосе и отныне не удалялась из дома в Эмерие больше чем на расстояние нескольких часов езды. Всю свою любовь отдала она дочери; только ею и жила, и не отпускала от себя Анкалиме ни на шаг, — даже в гости к Нунет и родне своей в Западных землях. Мать стала единственной наставницей девочки; и Анкалиме быстро выучилась писать и читать, и говорила с Эрендис на эльфийском языке — по обычаю нуменорской знати. Ибо в Западных землях наречие эльфов использовалось для повседневного общения в таких домах, как у Берегара, и Эрендис редко переходила на нуменорский язык, что Алдариону нравился больше. Многое узнала Анкалиме также и о Нуменоре и древних днях из хранящихся в доме книг и свитков, что были ей по разумению; а иного рода познания, о людях и о земле, время от времени постигала она из речей прислуги, хотя об этом Эрендис не ведала. Но женщины старались не говорить ребенку лишнего, опасаясь госпожи; так что мало выпадало смеха на долю Анкалиме в белоснежном доме в Эмерие. Тишина царила там, и не звучала музыка, словно кто-то умер под этим кровом совсем недавно; ибо в Нуменоре в те времена игра на музыкальных инструментах почиталась мужским занятием, и в детстве Анкалиме слышала лишь, как женщины поют за работой — вне дома, подальше от Белой владычицы Эмерие. Но теперь Анкалиме исполнилось семь лет от роду, и часто — всякий раз, когда удавалось испросить разрешения, — она уходила в бескрайние холмы, где могла бегать и резвиться на воле; а иногда отправлялась она вместе с пастушками, ходила за овцами и обедала под открытым небом.

Однажды, летом того же года, в дом явился с поручением мальчик постарше нее с одного из дальних хуторов; и Анкалиме столкнулась с ним во внутреннем дворе за домом, — гонец жевал хлеб и запивал его молоком. Мальчик зыркнул на нее безо всякого почтения и снова принялся за молоко. А затем отставил кружку.

— Ну гляди, гляди, глазастая, ежели любо! — молвил он. — Красивая ты, да уж больно тоща! Поесть хочешь?

И он вытащил из сумки краюху хлеба.

— Ибал, а ну, пошел вон! — прикрикнула старуха, появляясь в дверях маслодельни. — Давай, беги со всех своих длинных ног, а то забудешь, что я велела тебе передать матушке, до дома не успев добраться!

— Где вы живете, там цепного пса не нужно, матушка Замин! — крикнул в ответ мальчик, с громким воплем и лаем перепрыгнул через калитку и бегом помчался вниз по холму. Замин была старая крестьянка, в речах не особо церемонилась, и даже перед Белой владычицей не слишком-то робела.

— Это еще что за шумное существо? — спросила Анкалиме.

— Мальчишка, — отвечала Замин, — ежели ты, конечно, знаешь, что это такое. Да впрочем, откуда тебе? Им все бы лопать да ломать чего-нибудь! Этот вечно набивает себе рот — впрочем, ему на пользу! Славного сына увидит отец по возвращении; однако, ежели не поспешит назад, так, чего доброго, парень его и не узнает. Впрочем, это можно сказать и о других.

— Значит, у мальчишки тоже есть отец? — спросила Анкалиме.

— А то как же! — отвечала Замин. — Это Улбар, из числа пастухов владыки, чьи земли дальше на юг, — мы прозвали его Овечьим Владыкой; он — родич короля.

— Тогда почему отец мальчика не дома?

— Да как же, хэринке ²⁷, все потому, что наслушался он про этих морестранников, вздумал водить с ними дружбу, да и уплыл с твоим отцом, владыкой Алдарионом; а куда и зачем — то ведомо одним валар, — отвечала Замин.

Тем же вечером Анкалиме неожиданно спросила у матери:

— Правда, что отца моего называют также владыкой Алдарионом?

— Называли, — ответила Эрендис. — Но почему ты спрашиваешь? Голос ее звучал негромко и сдержанно, однако изумилась она и встревожилась, ибо прежде ни разу не заходила промеж них речь об Алдарионе.

— А когда он вернется? — молвила Анкалиме, не отвечая на вопрос матери.

— Меня не спрашивай! — отозвалась Эрендис. —Я не знаю. Возможно, что и никогда. Но не беспокойся ни о чем; ибо есть у тебя мать, и она тебя не бросит, пока ты ее любишь.

Более Анкалиме об отце не заговаривала.

Дни шли, неся с собой новый год, а затем и еще один; той весной Анкалиме исполнилось девять. Родились и подросли ягнята; настало и минуло время стрижки; жаркое лето выжгло траву. Зарядили осенние дожди. И тогда с Востока, на крыльях облачного ветра, из-за сумрачных морей возвратился «Хирилонде», неся Алдариона в Роменну. Послали гонца в Эмерие, но Эрендис ни с кем не поделилась вестями. Никто не приветствовал Алдариона на причале. Под дождем поскакал он в Арменелос и нашел дворец свой запертым. Встревожился Алдарион, но никого не стал расспрашивать о случившемся; сперва отправился он к королю, полагая, что должно им поговорить о многом.

Встретили его ничуть не теплее, чем Алдарион ожидал; и Менельдур обратился к нему как король к капитану, коего есть за что призвать к ответу.

— Долго ты пробыл в отлучке, — холодно молвил он. — Более трех лет минуло с того срока, что назначил ты для возвращения.

— Увы! — отвечал Алдарион. — Даже я устал от моря, и уже давно сердце мое стремилось на запад. Но задержался я против воли; многое должно было сделать. А в мое отсутствие все идет прахом.

— Не сомневаюсь, — ответствовал Менельдур. — Боюсь, ты убедишься, что и в твоих собственных землях дело обстоит так же.

— Эту беду я надеюсь поправить, — молвил Алдарион. — Но мир вновь меняется. За пределами Нуменора минула без малого тысяча лет с тех пор, как Владыки Запада выслали свою мощь против Ангбанда; и среди людей Средиземья дни те позабыты либо вспоминаются лишь как смутная легенда. Люди вновь неспокойны; их одолевает страх. Необходимо мне посовещаться с тобою, поведать о своих деяниях и мыслях касательно того, что должно делать.

— Так тому и быть, — отозвался Менельдур. — Воистину, иного я и не жду. Но есть и другие дела, кои я почитаю куда более насущными. «Пусть король сперва научится мудро управлять собственным домом, прежде чем указывать другим», — гласит пословица. И это справедливо в отношении любого. Вот мой тебе совет, сын Менельдура. У тебя есть и своя жизнь. И половиной себя самого ты неизменно пренебрегал. И ныне говорю я тебе: ступай домой!

Алдарион внезапно застыл; лицо его посуровело.

— Если ты знаешь, ответь: где мой дом? — молвил он.

— Там, где твоя жена, — отвечал Менельдур. — Ты нарушил данное ей слово, будь то вольно или невольно. Ныне живет она в Эмерие, в своем собственном доме, вдали от моря. Скачи туда немедля.

— Если бы ждало меня известие, куда направиться, я поскакал бы туда прямиком из гавани, — молвил Алдарион. — Но, по меньшей мере, не придется мне теперь расспрашивать чужих.

Он повернулся, чтобы уйти, но остановился и сказал:

— Капитан Алдарион позабыл нечто, что принадлежит второй его половине и что он, в своеволии своем, также почитает насущным. Есть при нем письмо, что поручили ему доставить королю в Арменелос.

И, вручив послание Менельдуру, он поклонился и вышел за дверь; не прошло и часа, как оседлал он коня и ускакал прочь, хотя уже надвигалась ночь. И взял он с собою только двух спутников, мореходов со своего корабля: Хендерха из Западных земель и Улбара родом из Эмерие.

Гоня коней во весь опор, они добрались до Эмерие к ночи следующего дня; устали и кони, и всадники. Холодной белизною блистал дом на холме в последних лучах заката, пробившихся из-под облаков. И, едва завидев его вдалеке, Алдарион протрубил в рог.

Спешившись во дворе, увидел он Эрендис: облаченная в белое, стояла она на ступеньках крыльца, что вели к самым столбам у двери. Она держалась с гордым достоинством, но, подойдя ближе, Алдарион заметил, что она бледна, а глаза у нее блестят чересчур ярко.

— Ты припозднился, господин мой, — молвила она. —Я давно перестала ждать тебя. Боюсь, не обрести тебе приема столь радушного, какой приготовила я, когда подошел срок твоего возвращения.

— Мореходам угодить нетрудно, — отозвался он.

— Это хорошо, — отозвалась она и ушла в дом, оставив его дожидаться. Тут появились две женщины, а вслед за ними по ступеням спустилась старуха. И уже в дверях услышал Алдарион, как объявила она его спутникам, — громко, так, чтобы и до его слуха долетели эти слова:

— Здесь вам ночлег заказан! Отправляйтесь на подворье под холмом!

— Нет уж, Замин, — сказал Улбар. — Я здесь не останусь. Я еду домой, с позволения владыки Алдариона. Все ли там ладно?

— Изрядно, — отвечала она. — Сынок твой так отъелся, что ты его и не признаешь. Но поезжай и сам сыщи ответы на свои вопросы! Небось там тебя встретят потеплее, чем тут твоего кормчего!

Эрендис не вышла к столу, и ужин для припозднившегося гостя прислужницы накрыли в отдельном покое. Но еще не закончилась трапеза, как вошла она и объявила в присутствии женщин:

— Ты, верно, притомился, господин мой, после такой спешки! Комната для гостей готова и ждет тебя. Мои служанки позаботятся о тебе. Ежели будет холодно, прикажи развести огонь.

Алдарион не ответил ни слова. Он рано отправился в спальню и, поскольку и в самом деле смертельно устал, бросился на постель и вскорости перестал думать о тенях Средиземья и Нуменора, забывшись глубоким сном. Но на рассвете пробудился он в великом беспокойстве и гневе. Он быстро встал, надеясь без лишнего шума уехать из дома; он собирался отыскать своего спутника Хендерха и лошадей и отправиться к своему родичу Халлатану, «Овечьему Владыке» Хьярасторни. А позже намеревался он повелеть Эрендис привезти его дочь в Арменелос, дабы не иметь с женой никакого дела в ее собственных владениях. Но когда он направлялся к двери, Эрендис вышла ему навстречу. В ту ночь она вовсе не ложилась; и встала она на пороге, преграждая мужу путь.

— Ты уезжаешь поспешнее, чем появился, господин мой, — молвила она. — Неужто тебе, мореходу, так быстро опостылела эта обитель женщин, что ты собрался уехать, не исполнив того, зачем приехал? Да и зачем ты приезжал? Дозволено ли мне узнать о том, прежде чем ты нас покинешь?

— В Арменелосе мне сообщили, будто здесь моя жена и будто сюда перевезла она мою дочь, — ответствовал Алдарион. — Что до жены, тут я, верно, заблуждался; но разве нет у меня дочери?

— Была когда-то, — отозвалась она. — Но моя дочь еще не встала.

— Так пусть встанет, пока я схожу за конем, — молвил Алдарион.

На этот раз Эрендис охотно воспрепятствовала бы встрече Анкалиме с отцом; но так далеко заходить она не дерзнула, опасаясь утратить благоволение короля; к тому же и Совет ²⁸ давно уже выражал недовольство тем, что дитя воспитывается не в городе. Потому, когда Алдарион прискакал назад в сопровождении Хендерха, Анкалиме уже стояла на пороге рядом с матерью. Держалась она чопорно и отчужденно, под стать Эрендис, и не выказала должного почтения, когда Алдарион спешился и взошел на крыльцо.

— Кто ты такой? — молвила Анкалиме. — И зачем заставил меня подняться в такую рань, пока весь дом еще спит?

Алдарион пристально посмотрел на девочку, и, хотя лицо его оставалось суровым, про себя он улыбнулся: ибо увидел, что дитя пошло скорее в него, нежели в Эрендис, невзирая на все ее воспитание.

— Некогда мы были знакомы, госпожа Анкалиме, — отозвался он, — но это неважно. Нынче я всего лишь посланник из Арменелоса, и явился я напомнить тебе, что ты — дочь королевского наследника; и (как я теперь вижу) придется тебе в свой черед стать его наследницей. Не вечно тебе жить здесь. А сейчас возвращайся в постель, госпожа, буде на то твоя воля, — до тех пор, пока не поднимется твоя прислужница. Я же тороплюсь к королю. Прощай!

Алдарион поцеловал девочке руку, сбежал по ступеням, вскочил в седло и ускакал, махнув ей на прощанье.

Эрендис же, сидя у окна в одиночестве, провожала его глазами, пока мчался тот вниз по холму. И увидела она, что Алдарион направился не в сторону Арменелоса, а в Хьярасторни. Тогда разрыдалась она, от горя, но более — от гнева. Она-то ждала хоть каких-то свидетельств раскаяния, дабы, отчитав, даровать прощение, ежели о нем смиренно попросят; но Алдарион обошелся с нею так, словно это она его оскорбила, и выказал к ней пренебрежение на глазах у дочери. Слишком поздно вспомнила она давние слова Нунет; теперь увидела она, что Алдарион могуч и неукротим, движим исступленной волей, и чем холоднее, тем опаснее. И встала Эрендис, и отвернулась от окна, думая о своих обидах.

— Опасен? — молвила она. — Ну, а я — из стали, и сломать меня непросто. И он убедится в этом, будь он хоть королем Нуменора.

Алдарион же держал путь в Хьярасторни, к дому родича своего Халлатана; ибо задумал отдохнуть там некоторое время и все обдумать. Когда же подъехал он ближе, заслышал он музыку и увидел, что пастухи затеяли веселье в честь возвращения Улбара, привезшего с собою немало удивительных историй и немало подарков; и жена Улбара в венке из цветов танцевала с ним под пение свирелей. Сперва никто не заметил всадника; Алдарион, не сходя с коня, с улыбкой наблюдал за происходящим; но внезапно Улбар воскликнул: «Великий Кормчий!», — и сын его Ибал подбежал к стремени Алдариона.

— Господин Кормчий! — горячо начал он.

— Что еще такое? Я тороплюсь, — отозвался Алдарион, ибо теперь настроение его изменилось, и на него нахлынули гнев и горечь.

— Я лишь хотел спросить, — молвил мальчик, — сколько лет должно исполниться человеку, чтобы он смог поплыть на корабле за моря, как мой отец?

— Он должен быть стар, как горы, дабы не осталось у него в жизни иной надежды, — отвечал Алдарион. — Либо пусть плывет, когда вздумается! Но где твоя мать, сын Улбара? Неужто не поприветствует она меня?

Тут вышла вперед жена Улбара, и Алдарион взял ее за руку.

— Примешь ли от меня дар? — молвил он. — Невеликое то возмещение за шесть лет помощи достойного мужа, что ты мне подарила.

И извлек он из мешочка, что носил за пазухой, драгоценный камень, алый, как пламя, на золотой ленте и вложил женщине в руку.

— Это дар короля эльфов, — сказал Алдарион. — Но он сочтет, что подарком его распорядились как должно, когда я расскажу ему все.

И, распрощавшись с бывшими там людьми, Алдарион уехал прочь, ибо раздумал задерживаться в том доме. Весьма дивился Халлатан, прослышав о странном его появлении и отъезде, пока округу не облетели новые вести.

Отъехав немного от Хьярасторни, Алдарион придержал коня и обратился к Хендерху, своему спутнику:

— Какой бы прием ни ждал тебя на западе, друг, не стану тебя задерживать. Благодарю тебя — и скачи домой. Дальше я поеду один.

— Так не подобает, господин Кормчий, — молвил Хендерх.

— Не подобает, — отозвался Алдарион. — Но уж как есть, так есть. Прощай!

И поскакал он в Арменелос один, и более никогда не появлялся в Эмерие.

Когда же Алдарион вышел из комнаты, Менельдур, дивясь, принялся разглядывать письмо, врученное ему сыном, ибо видел, что оно от короля Гиль-галада из Линдона. Послание было запечатано, и на нем красовался королевский герб: белые звезды в синем кругу ²⁹. Снаружи значилось:

Дано в Митлонде в руки владыке Алдариону, королевскому наследнику Нуменоре, для вручения верховному королю в Арменелосе лично.

Менельдур сломал печать и прочел:

От Эрейниона Гиль-галада сына Фингона Тар-Менельдуру из рода Эарендиля привет. Да хранят тебя валар, да не падет вовеки тень на Остров Королей.

Давно был я обязан тебе благодарностью за то, что столько раз присылал ты ко мне своего сына Анардиля Алдариона. Большего друга эльфов, сдается мне, нет ныне среди людей. Прошу простить меня, если на этот раз задержал я его у себя на службе слишком долго: очень нуждался я в знании людей и их языков, а знанием сим владеет он один. Много опасностей преодолел он ради того, чтобы подать мне совет. О моей заботе поведает он тебе сам; но он и не догадывается, сколь велика она, ибо молод он и полон надежд. А потому сие предназначено лишь для глаз короля Нуменора.

Новая тень поднимается на Востоке. То не тирания недобрых людей, как мнится твоему сыну; то воспрял один из прислужников Моргота, и опять пробуждаются злые твари. С каждым годом тень набирает силу, ибо большинство людей готовы следовать ее велениям. Недалек тот день, сдается мне, когда зло окажется слишком могучим, чтобы эльдар смогли противостоять ему одни, без поддержки. Потому всякий раз, как вижу я высокий корабль Королей Людей, на сердце у меня делается легче. И ныне дерзаю я просить тебя о помощи. Ежели можешь ты выделить мне хоть сколько-нибудь людей, прошу тебя, не откажи моей мольбе.

Сын твой перескажет тебе, буде на то твоя воля, все наши соображения. Но вкратце совет его таков (а советы его всегда мудры): как только на нас нападут, — а рано или поздно это неминуемо случится, — мы попытаемся удержать Западные земли, где и по сей день живут эльдар и ваши сородичи, сердца которых еще не затронуты тьмой. По меньшей мере, нужно нам будет оборонить Эриадор, области по берегам больших рек к западу от гор, кои именуем мы Хитаэглир — то наш главный заслон. Но на юге, в земле Каленардон, в сей стене гор зияет брешь; этим-то путем и двинется нашествие с Востока. Враги уже стягиваются туда вдоль побережья. Но можно было бы отстоять тот край и воспрепятствовать вторжению, будь у нас оплот на ближнем берегу.

Сие давно предвидел владыка Алдарион. В Виньялонде, близ устья реки Гватло, долго тщится он возвести такую гавань, защищенную и с суши, и с моря; но все великие труды его доселе пропадали втуне. Он весьма сведущ в подобных вещах, ибо многому научился он у Кирдана и лучше, чем кто-либо, понимает надобности ваших огромных кораблей. Однако недостает ему людей; у Кирдана же нет лишних плотников и каменщиков.

Королю лучше знать, что ему нужно; но ежели благосклонно выслушает он владыку Алдариона и по мере сил окажет ему поддержку, надежды в мире прибавится. Воспоминания о Первой эпохе померкли, и холод выстудил Средиземье. Пусть же не иссякнет давняя дружба эльдар и дунедайн.

Се! Надвигающаяся тьма исполнена ненависти к нам, но и вас ненавидит не меньше. Даже Великое море будет недостаточно широким для ее крыльев, ежели не обуздать ее роста.

Манве да сохранит тебя в воле Единого и да пошлет попутный ветер твоим парусам.

Менельдур уронил пергамент на колени. Ветер пригнал с Востока тяжелые тучи, так что стемнело рано, и высокие свечи рядом с ним словно бы уменьшились в полумраке, затопившем комнату.

— Да призовет меня Эру раньше, чем наступит это время! — вслух воскликнул он. И добавил про себя: — Увы! Зачем его гордыня и моя холодность столь долго разобщали наши помыслы! Но ныне мудрость велит передать ему скипетр раньше, нежели я думал! Ибо эти заботы мне не по силам.

Когда валар вручили нам Дарованную землю, не назначали они нас своими наместниками; нам доверили королевство Нуменор, а не весь мир. Владыки — они. Здесь должно нам было отречься от ненависти и войны; ибо война завершилась и Моргота изгнали из Арды. Так мнилось мне; так меня наставляли.

Однако, ежели над миром снова сгущается тьма, Владыкам о том ведомо; но никакого знака они мне не послали. Разве что это и есть — знак? Что тогда? Наших отцов вознаградили за помощь, оказанную ими в низвержении Великой Тени. Неужто сынам их стоять в стороне, ежели зло отрастило новую голову?

Слишком тяжки мои сомнения, чтобы править и дальше. Готовиться или оставить все, как есть? Снаряжаться к войне, которая до поры лишь в домыслах; во дни мира обучать ремесленников и пахарей кровопролитию и сражению; вложить металл в руки алчных предводителей, которые возлюбят лишь завоевания и сочтут убиенных умножением своей славы? Скажут ли они Эру: «Зато враги твои были среди них»? Или ждать, сложа руки, пока безвинно гибнут друзья; пусть люди живут в мире, точно слепые, пока насильник не подступится к самым воротам? И как им быть тогда: голыми руками противостоять металлу и вотще умереть, или же обратиться в бегство, оставляя позади стенания женщин? Скажут ли они Эру: «Зато крови я не пролил»?

Ежели оба пути ведут ко злу, многого ли стоит выбор? Пусть правят валар под началом Эру! Я передам скипетр Алдариону. Однако ж и это — выбор, ибо хорошо мне ведомо, какую дорогу он изберет. Разве что Эрендис...

Тут тревожные мысли Менельдура обратились к Эрендис, живущей в Эмерие.

— Здесь надежды мало (ежели слово «надежда» хоть сколько-то уместно). В делах столь великой важности он не уступит. А ее выбор я предвижу — даже если даст она себе труд выслушать и понять. Ибо сердце ее крылато лишь в пределах Нуменора, и о цене она не догадывается. Если бы выбор привел ее к смерти до срока, храбро встретила бы она смерть. Но что станет она делать с жизнью и с волей других? Сами валар, в точности как и я, узнают о том лишь со временем.

На четвертый день после того, как «Хирилонде» вошел в гавань, Алдарион возвратился в Роменну. Измученный, с ног до головы покрытый дорожной грязью, он первым делом отправился на «Эамбар», где отныне вознамерился поселиться. К тому времени, как обнаружил он к вящей своей досаде, в Граде на всех углах болтали да сплетничали. На следующий день он собрал своих людей в Роменне и привел их в Арменелос. Там одним приказал он срубить в его саду все деревья, кроме одного, и доставить их на верфи; другим повелел разрушить свой дворец до основания. Лишь белое эльфийское древо пощадил он; и когда разошлись дровосеки и осталось оно одно среди всеобщего запустения, взглянул на него Алдарион и впервые увидел, что дерево прекрасно само по себе. Неспешно, на эльфийский лад, росло оно и ныне достигало лишь двенадцати футов: стройное, хрупкое, юное, — и ветви его, простертые к небесам, были усыпаны бутонами зимних цветов. Деревце напомнило Алдариону дочь, и молвил он:

— Тебя я тоже назову Анкалиме. Пусть и она, и ты так и стоят всю свою долгую жизнь, — не склоняясь ни перед ветром, ни перед чужой волей, и не зная принуждения!

На третий день после своего возвращения из Эмерие Алдарион отправился к королю. Тар-Менельдур неподвижно сидел в своем кресле и ждал. Он взглянул на сына, и ему стало страшно, ибо Алдариона было не узнать: посеревшее лицо его сделалось холодным и враждебным, точно море, когда солнце внезапно затянет тусклая туча. Стоя перед отцом, медленно заговорил он, и в голосе его звучало скорее презрение, чем гнев:

— Что за роль ты во всем этом сыграл, тебе лучше знать. Однако королю должно считаться с тем, сколько человек в силах вынести, пусть речь идет всего лишь о подданном, да хоть бы и о сыне. Если ты задумал приковать меня к Острову, ты выбрал не ту цепь. Ныне не осталось у меня ни жены, ни любви к этой земле. Я отправляюсь прочь от этого заколдованного острова грез наяву, где женщины в надменности своей тщатся поставить мужчин на колени. Я употреблю дни свои во имя какой-нибудь цели и в иных краях, где меня не презирают, а, напротив, привечают с почетом. На роль домашнего слуги подыщи себе другого наследника. Из наследия же моего потребую я лишь вот что: корабль «Хирилонде » и столько людей, сколько поднимет он. Забрал бы я и дочь, будь она старше годами; но ее поручу я моей матери. И, разве что ты души не чаешь в овцах, не будешь ты тому препятствовать и не допустишь, чтобы ребенок рос ущербным, среди безгласных женщин, в холодной надменности и презрении к родне своей. Она — из рода Эльроса, и иного потомка через своего сына ты не обретешь. Я сказал. А теперь пойду, займусь делами более разумными.

До сих пор Менельдур терпеливо слушал, потупив взгляд и не подавая никакого знака. Но теперь вздохнул он и поднял глаза.

— Алдарион, сын мой, — печально проговорил он. — Король сказал бы, что и ты тоже выказываешь холодную надменность и презрение к родне своей, и сам выносишь приговор, не выслушав прежде; но твой отец, который любит тебя и скорбит за тебя, простит тебе это. Не одного меня следует укорять в том, что доселе я не понимал твоих замыслов. Но что до горестей твоих (о которых, увы! — ныне толкуют слишком многие): здесь я неповинен. Эрендис всегда любил я; и, поскольку сердца наши склоняются к одному и тому же, думал я и думаю, что слишком тяжка ее участь. Ныне же устремления твои мне ясны; хотя, ежели склонен ты выслушать не только слова похвалы, скажу я, что поначалу вело тебя и собственное удовольствие. И, может статься, все сложилось бы иначе, ежели бы в былые дни поговорил ты со мною более откровенно.

— Королю, возможно, и есть на что сетовать, — воскликнул Алдарион, разгорячившись, — но не той, о ком ты помянул! С ней, по крайней мере, говорил я долго и часто, но встречал лишь равнодушие и непонимание! С тем же успехом мальчик-шалун может толковать о том, как славно лазать по деревьям, няньке, озабоченной лишь тем, чтобы одежда была цела, да к столу ее подопечный не опаздывал! Я люблю ее, иначе что мне было бы за дело? Прошлое сохраню я в сердце; будущее — мертво. Она не любит ни меня, ни что другое. Любит она себя одну, да так, чтобы Нуменор служил ей оправой, а я — ручным псом, что дремал бы у очага, покуда не надумает она прогуляться по своим полям. Но раз псы ныне кажутся слишком грубыми, она предпочтет, чтобы у нее в клетке щебетала Анкалиме. Но довольно об этом. Дает ли мне король дозволение отплыть? Или есть ему что приказать?

— Король немало размышлял обо всем за те показавшиеся долгими дни, что минули с последнего твоего приезда в Арменелос, — отвечал Тар-Менельдур. — Он прочел письмо Гиль-галада; речь в нем идет о вещах серьезных и важных. Увы! Его просьбам и твоим желаниям король Нуменора вынужден ответить «нет». Не может он поступить иначе, согласно собственному разумению, ибо видит он опасность обоих путей: как готовиться к войне, так и не готовиться.

Алдарион пожал плечами и шагнул было к двери. Но Менельдур воздел руку, призывая ко вниманию, и продолжил:

— Однако ж король, хотя ныне прошло уже сто сорок два года, как правит он землею Нуменор, не уверен, что он смыслит в этом деле достаточно для того, чтобы принять справедливое решение в вопросах столь великой важности и перед лицом столь грозной опасности.

Он помолчал и, взяв пергамент, написанный собственной его рукой, прочел внятно и отчетливо:

Засим, во-первых, дабы почтить своего возлюбленного сына, и, во-вторых, ради лучшего управления королевством в тех обстоятельствах, что сын его разумеет яснее, король постановил: незамедлительно передать скипетр сыну, каковой отныне становится королем Тар-Алдарионом.

— Когда сие будет оглашено во всеуслышание, — молвил Менельдур, — всем станет известно, что я думаю о нынешних событиях. Это вознесет тебя выше порицаний; благодаря этому ты обретешь свободу действовать, так что прочие утраты перенести будет легче. Что до письма Гиль-галада, ты, став королем, ответишь на него так, как покажется подобающим держателю скипетра.

На мгновение потрясенный Алдарион словно окаменел. Он-то готовился встретить гнев короля, каковой в своеволии своем намеренно распалял. А теперь он словно опешил. Но вот, точно сбитый с ног порывом ветра, налетевшим нежданно-негаданно, пал Алдарион на колени перед отцом; а спустя мгновение поднял склоненную голову и рассмеялся, — так вел он себя всегда, услышав о деянии беспримерного великодушия, ибо радовалось тогда его сердце.

— Отец, — молвил Алдарион, — упроси короля простить мою надменность. Ибо он — великий король, и смирением своим вознесен куда выше моей гордыни. Я побежден; я безоговорочно покоряюсь. Нельзя и помыслить, чтобы такой король передал скипетр, покуда исполнен он силы и мудрости.

— Однако ж так решено, — отозвался Менельдур. — Совет будет созван безотлагательно.

Когда спустя семь дней сошелся Совет, Тар-Менельдур известил собравшихся о своем решении и положил перед ними свиток. Все были потрясены, ибо до поры не ведали, о каких обстоятельствах говорит король; и все запротестовали, умоляя короля отложить решение, — все, кроме Халлатана из Хьярасторни. Ибо Халлатан давно уже относился с уважением к родичу своему Алдариону, хотя собственный его образ жизни и пристрастия были совсем иными; и счел он деяние короля благородным и возвышенным, и уместным во благовременьи, если угодно.

Что до остальных, кои и так и этак пытались разубедить короля, им Менельдур ответил:

— Отнюдь не сгоряча пришел я к этому решению, и в мыслях моих обдумал все доводы, что вы столь разумно приводите. Сейчас и не позже — время, наиболее подходящее для объявления моей воли, в силу причин, о которых ни один здесь не помянул вслух, хотя все вы, надо думать, о них догадываетесь. Засим да будет сей указ оглашен незамедлительно. Однако, ежели на то ваша воля, в силу он вступит только весной, после праздника Эрукьерме. До тех пор скипетр останется в моих руках.

Когда вести об оглашении указа дошли до Эмерие, Эрендис не на шутку встревожилась, ибо прочла в том порицание короля, на благоволение которого всегда полагалась. Здесь она не ошиблась; однако мысль о том, что за деянием сим кроется нечто куда более важное, даже не пришла ей в голову. Вскорости после того доставили послание от Тар-Менельдура — не что иное, как приказ, пусть и облеченный в учтивые слова. Ей вменялось в обязанность прибыть в Арменелос, и привезти с собою госпожу Анкалиме, и оставаться в столице, по меньшей мере, до Эрукьерме и до провозглашения нового короля.

«Он не замедлил с ударом, — думала Эрендис. — Я должна была это предвидеть. Он намерен отнять у меня все. Но мною распоряжаться ему не удастся, даже через отца».

Потому отвечала она Тар-Менельдуру:

«Король и отец мой, дочь моя Анкалиме, воистину, не может не прибыть, ежели таково ваше повеление. Молю лишь принять в расчет ее юный возраст и позаботиться, чтобы разместили ее вдали от суматохи и шума. Что до меня, то простите великодушно. Дошли до меня известия, что дворец мой в Арменелосе уничтожен, а ныне нет у меня охоты оказаться на положении гостьи, менее всего — на жилом корабле среди мореходов. Дозвольте мне остаться здесь, в уединении, разве что королю угодно будет отобрать и этот дом тоже».

Письмо сие Тар-Менельдур прочел с участием, однако сердца его оно не затронуло. Он показал послание Алдариону, которому оно, по всему судя, главным образом и предназначалось. Алдарион пробежал глазами строки, и король, глядя на выражение его лица, молвил:

— Вне сомнения, ты опечален. Но на что иное ты рассчитывал?

— Никак не на это, — отозвался Алдарион. — Я-то ждал от нее большего! Она измельчала; и если это дело моих рук, то черна моя вина. Но разве великие умаляются в несчастье? Не такой путь следовало избрать, даже в ненависти и мести! Ей должно было потребовать, чтобы приготовили для нее великолепный дворец, призвать достойный королевы эскорт и возвратиться в Арменелос по-королевски, в сиянии разубранной красоты, со звездой на челе; тогда бы почитай что весь остров Нуменор околдовала бы она и склонила на свою сторону, а я бы выглядел безумцем и мужланом. Валар мне свидетели, я бы предпочел такой исход: чтобы красавица королева перечила мне и надо мною насмехалась, нежели возможность править свободно, в то время госпожа Элестирне угасает в сумерках, сотканных своими же руками.

И, горько рассмеявшись, Алдарион вернул письмо королю.

— Ну что ж, что есть, то есть, — молвил он. — Но ежели одной претит жизнь на корабле среди мореходов, другого можно извинить за то, что не мило ему прозябание на овечьем хуторе среди женской прислуги. Однако дочь свою воспитывать в сходном духе я не дам. По крайней мере, выбирать она будет не вслепую.

С этими словами Алдарион поднялся на ноги и попросил разрешения удалиться.

Дальнейшее развитие повествования

После того момента, когда Алдарион читает письмо Эрендис с отказом вернуться в Арменелос, сюжет можно проследить только по разрозненным, обрывочным заметкам. Но даже эти наброски и записи не являются фрагментами последовательного повествования, поскольку создавались в разное время и зачастую противоречат друг другу.

Насколько можно судить, Алдарион, став королем Нуменора в 883 году, вскоре принял решение вновь посетить Средиземье и отплыл в Митлонд в том же году или годом позже. Указано, что на нос «Хирилонде» он водрузил не ветвь ойолайре, а орла с золотым клювом и глазами из драгоценных камней, подаренного Кирданом.

И красовался там орел, волею искусного мастера раскинув крыла и словно изготовившись устремить полет прямо к далекой цели. «Сей знак приведет нас туда, куда мы стремимся, — молвил он. — Что же до нашего возвращения, пусть позаботятся о нем валар, — ежели деяния наши им угодны».

Также указано, что «записей о позднейших путешествиях Алдариона не сохранилось», но «известно, что он странствовал и сушей, и морем, и поднялся по реке Гватло до Тарбада, и встретился там с Галадриэлью». Больше об этой встрече нигде не упоминается; однако в то время Галадриэль и Келеборн жили в Эрегионе, не очень далеко от Тарбада (см. «История Галадриэли и Келеборна»).

Но все труды Алдариона пошли прахом. Работы, возобновленные им в Виньялонде, так и не были завершены, и море источило постройки. И все же Алдарион заложил основу для свершений Тар-Минастира, достигнутых многие годы спустя, во время первой войны с Сауроном, и если бы не возведенные Алдарионом укрепления, флотилии Нуменора не смогли бы высадить войско в нужное время в нужном месте — как то и предвидел Алдарион. Враждебность к нуменорцам все возрастала, и темные люди с гор проникали в Энедвайт. Но во дни Алдариона нуменорцы еще не жаждали все новых земель, и его морестранники оставались горсткой людей, которыми восхищались, но которым не спешили подражать.

Какие бы то ни было дальнейшие упоминания о союзе с Гиль-галадом или о том, что помощь, запрошенная Гиль-галадом в письме к Тар-Менельдуру, была-таки послана, отсутствуют; напротив, говорится, что

Алдарион пришел слишком поздно, или же слишком рано. Слишком поздно: ведь сила, ненавидевшая Нуменор, уже пробудилась. Слишком рано: ведь не настала еще пора Нуменору явить свою мощь или же вновь сразиться за мир.

Когда Тар-Алдарион вознамерился вернуться в Средиземье в 883 или в 884 году, в Нуменоре обеспокоились, поскольку прежде не бывало, чтобы король покидал Остров, и для Совета это было беспрецедентное событие. Насколько можно понять, Менельдуру предложили регентство, но он отказался, и регентом стал Халлатан из Хьярасторни, который был назначен на эту должность то ли Советом, то ли самим Тар-Алдарионом.

Рассказ о жизни Анкалиме в годы ее отрочества и юности так и не оформился в отдельную повесть. Однако почти не приходится сомневаться в несколько двойственном характере Анкалиме и в том влиянии, которое оказывала на нее мать. Анкалиме была не такой суровой, как Эрендис, и от природы любила блистать в обществе, любила драгоценности, музыку, восхищение окружающих и оказываемые ей почести; однако все это радовало ее «под настроение», а не постоянно, и она часто покидала двор под тем предлогом, что желает посетить мать и ее белый домик в Эмерие. Насколько можно судить, она одобряла обхождение Эрендис с Алдарионом после его запоздалого возвращения, но также и гнев Алдариона, отсутствие раскаяния и то, как безжалостно изгнал он Эрендис из сердца и мыслей. Анкалиме питала глубокую неприязнь к браку по обязанности, а в браке — к любому противодействию ее воле. Мать постоянно настраивала ее против мужчин; сохранился следующий примечательный образчик наставлений Эрендис:

Мужчины Нуменора — наполовину эльфы (говаривала Эрендис), в особенности же высокородные; они ни то и ни другое. Дарованная им долгая жизнь морочит их, и ищут они в мире, чем бы потешиться, — сущие дети разумом, покуда не настигнет их старость, — а тогда многие из них всего лишь уходят играть с улицы в дом. Они обращают свои забавы в дела великой важности, а дела великой важности — в забаву. Им хотелось бы быть сразу и мастерами, и мудрецами, и героями; и женщины для них, что огонь в очаге — пусть его поддерживают другие, покуда не устанут они к вечеру от игр. Все создано, чтобы служить им: холмы — чтобы добывать камень, реки — чтобы давать воду или крутить колеса, деревья — на доски, женщины — для телесных нужд, а ежели хороши собой, то пусть украшают стол и очаг; дети же нужны, чтобы возиться с ними от нечего делать — однако с неменьшей охотой поиграли бы они со щенками своих гончих. Ко всем они милостивы и добры, веселы как жаворонки поутру (если светит солнце), ибо никогда они не гневаются, если без того можно обойтись. Они полагают, что мужам должно быть веселыми, щедрыми, как богачи, раздающие то, что им самим не надобно. И в ярость они впадают лишь тогда, когда внезапно осознают, что помимо их воли в мире есть и другие. И тогда, если кто-то осмелится противостоять им, они делаются безжалостны, словно морской ветер.

Вот как все обстоит, Анкалиме, и не нам это изменить. Ибо мужчины создали Нуменор: мужи, те самые, воспеваемые ими герои древности, — а о женах героев мы слышим реже, разве лишь то, что оплакивали они гибель своих мужей. Нуменору было назначено стать местом отдыха после войны. Но, устав от покоя и мирных забав, мужчины вскоре вернутся к своей великой игре: кровопролитию и войне. Вот как все обстоит; и мы живем среди них. Но нам нет нужды принимать все как есть. Если и мы любим Нуменор, будем же радоваться ему, пока мужчины не погубили Острова. И мы дочери великих, и у нас есть собственные воля и отвага. А потому не гнись, Анкалиме. Стоит тебе поддаться, и тебя заставят склониться долу. Пусти корни в камень и смело встречай ветер, пусть даже он оборвет все твои листья.

Впридачу, что более важно, Эрендис приучила дочь к женскому обществу, к спокойной, мирной и тихой жизни Эмерие, безо всяких неожиданностей или тревог. Мальчишки, вроде Ибала, горланили во весь голос. Мужчины приезжали верхами в неурочные часы, трубя в рог, и их кормили с величайшим шумом. Мужчины зачинали детей и оставляли их на женщин, когда те причиняли беспокойство. И хотя деторождение несло с собой меньше опасностей и болезней, Нуменор все же не был «земным раем», и вслед за родами, как и за любым трудом, приходила усталость.

Анкалиме, как и Алдарион, была непоколебима, следуя своим путем; подобно отцу, она отличалась упрямством и поступала вопреки советам. Она отчасти унаследовала холодность Эрендис и ее чувство личной обиды; и глубоко в ее сердце, почти, но не до конца забытая, таилась память о том, как твердо Алдарион разжал ее руки и поставил дочь на землю, торопясь отправиться в путь. Она всей душой любила холмистый край, ставший ей домом, и никогда в жизни (как говорила сама Анкалиме) не могла уснуть спокойно, не слыша блеяния овец. Однако от прав наследования Анкалиме не отказалась и твердо решила, что придет день, и она станет могущественной правящей королевой; а уж тогда будет жить там и так, где и как ей угодно.

Судя по всему, в первые восемнадцать лет правления Алдарион часто покидал Нуменор; в то время Анкалиме жила и в Эмерие, и в Арменелосе, поскольку королева Алмариан горячо полюбила ее и баловала Анкалиме так же, как в юности баловала Алдариона. В Арменелосе все, и не менее прочих — Алдарион, обращались с Анкалиме почтительно; и хотя сначала ей было не по себе — Анкалиме тосковала по просторам своего родного края, — со временем она перестала робеть и осознала, что люди дивятся ее красоте, достигшей полного расцвета. Становясь старше, она делалась все своевольней, и общество Эрендис, которая держалась как вдова и королевой быть не желала, начало ей докучать; однако Анкалиме продолжала ездить в Эмерие — и для того, чтобы отдохнуть от Арменелоса, и потому, что желала таким образом досадить Алдариону. Анкалиме, будучи умна и злонравна, усматривала возможность поразвлечься, чувствуя себя трофеем, из-за которого сражаются ее отец и мать.

В 892 году, когда Анкалиме исполнилось девятнадцать лет, она была объявлена королевской наследницей (в гораздо более юном возрасте, чем было принято ранее; и тогда же Тар-Алдарион повелел изменить закон о наследовании в Нуменоре. Специально оговорено, что Тар-Алдарион сделал это «скорее по причинам личного порядка, нежели из государственных соображений», в силу «давней своей решимости одержать верх над Эрендис». Об изменении закона упомянуто в ВК, приложение A (I, i):

У шестого короля [Тар-Алдариона] был только один ребенок, дочь. Она стала первой королевой [т.е., правящей королевой]; ибо в ту пору был принят закон, что в королевском доме скипетр наследует старший отпрыск короля, будь то мужчина или женщина.

Но в других текстах новый закон формулируется иначе. В наиболее полном и обстоятельном изложении говорится, во-первых, что «старый закон», как его впоследствии называли, был на самом деле не нуменорским «законом», а унаследованным обычаем, который обстоятельства еще не ставили под вопрос; и согласно этому обычаю скипетр наследовал старший сын правителя. Подразумевалось, что при отсутствии сына наследником становился ближайший родич мужского пола, происходивший от Эльроса Тар-Миньятура по мужской линии. Так что, если бы у Тар-Менельдура не было бы сына, наследником стал бы не его племянник Валандиль (сын его сестры Сильмариэн), а его двоюродный племянник Малантур (внук Эарендура, младшего брата Тар-Элендиля). Но согласно «новому закону» дочь правителя (старшая) наследовала скипетр при отсутствии сына (что, конечно, противоречит сказанному в ВК). По предложению Совета было добавлено, что дочь вправе отказаться ³⁰. В этом случае, согласно «новому закону», наследником правителя становился ближайший родич мужского пола вне зависимости от того, происходит ли он от Эльроса по мужской или по женской линии. Таким образом, если бы Анкалиме отказалась от скипетра, наследником Тар-Алдариона стал бы Соронто, сын его сестры Айлинели; и если бы Анкалиме уступила бы скипетр или умерла бы бездетной, ее наследником также был бы Соронто.

Также по настоянию Совета было предписано, что наследница должна уступить скипетр, если она остается незамужней дольше определенного срока; и к этим уложениям Тар-Алдарион прибавил, что королевскому наследнику надлежит вступать в брак только с теми, кто принадлежит к роду Эльроса, и всякий, кто поступит вопреки этому, утрачивает право быть наследником. Говорится, что этот указ имел своей непосредственной причиной неудачный брак Алдариона и Эрендис и размышления Алдариона по этому поводу; ведь Эрендис не принадлежала к роду Эльроса и срок ее жизни был короче, и поэтому Алдарион полагал, что именно здесь корень всех их бед.

Без сомнения, эти положения «нового закона» были записаны так подробно, поскольку им предстояло иметь самое непосредственное отношение к дальнейшей истории этих царствований; однако, к сожалению, сейчас о ней мало что можно сказать.

Несколько позднее Тар-Алдарион отменил закон о том, что правящая королева должна выйти замуж или передать скипетр (несомненно, это было сделано из-за того, что Анкалиме не желала делать ни первого, ни второго); однако то, что наследник должен выбирать себе супругу или супруга среди отпрысков рода Эльроса, с тех пор и впредь вошло в обычай ³¹.

Как бы то ни было, вскоре в Эмерие начали появляться претенденты на руку Анкалиме, и не только из-за перемены в ее положении, — ибо по стране прошла молва о ее красоте, отчужденности, надменности, и о том, в каких необычных обстоятельствах она выросла. В ту пору люди стали называть ее Эмервен-Аранель, «принцесса-пастушка». Чтобы избегнуть докучливых женихов, Анкалиме с помощью старухи Замин скрылась на хуторе у границы земель Халлатана из Хьярасторни и некоторое время жила там пастушкой. Разные версии (сделанные на скорую руку наброски, не более) по-разному описывают отношение родителей Анкалиме к этому поступку. Согласно одной из версий, Эрендис знала, куда бежала Анкалиме, и одобряла соображения дочери, в то время как Алдарион запретил Совету разыскивать Анкалиме, поскольку ему пришлось по душе, что дочь ведет себя так независимо. Однако согласно другой версии, Эрендис была обеспокоена побегом Анкалиме, а король разгневался; и в то время Эрендис попыталась хоть как-то примириться с ним хотя бы в том, что касалось Анкалиме. Тем не менее Алдарион остался непоколебим, заявив, что у короля нет жены, но есть дочь и наследница, и что он не верит, будто Эрендис не знает, где та скрывается.

Со всей определенностью известно следующее: Анкалиме случайно познакомилась с пастухом, который пас овец в тех же краях, и этот человек назвался ей Мамандилем. Анкалиме была совершенно непривычна к подобному обществу; ей понравилось пение юноши, в котором тот оказался весьма искусен; и пел он Анкалиме песни, дошедшие из далеких дней, когда эдайн пасли свои стада в Эриадоре, еще до встречи с эльдар. Молодые люди вновь и вновь встречались на пастбищах, и теперь юноша переиначивал напевы влюбленных древности, вставляя в песни имена Эмервен и Мамандиля; но Анкалиме притворялась, будто не понимает, к чему тот клонит. Наконец юноша открыто объяснился ей в любви; и Анкалиме, отпрянув, отказала ему, ответив, что между ними стоит ее судьба, ибо она — королевская наследница.

Но Мамандиль не смутился, а рассмеялся и открыл Анкалиме, что его настоящее имя — Халлакар, сын Халлатана Хьярасторнийского из рода Эльроса Тар-Минья-тура. «А как иначе смог бы поклонник разыскать тебя?» — молвил он.

Тогда Анкалиме рассердилась, ибо Халлакар обманул ее, с самого начала зная, кто она; однако молодой человек ответствовал: «Это верно лишь отчасти. Я и в самом деле искал встречи с девой, образ жизни которой столь странен, что мне любопытно сделалось поглядеть на нее поближе. Но затем я полюбил Эмервен, и теперь мне нет дела до того, кто она. Не думай, что я посягаю на твое высокое положение; ибо предпочел бы я, чтобы ты была всего лишь Эмервен. И радуюсь я лишь тому, что я тоже из рода Эльроса, потому что иначе, мнится мне, мы не могли бы пожениться».

«Могли бы, — сказала Анкалиме, — если бы я хоть сколько-нибудь того желала. Я могу отказаться от королевского достоинства и обрести свободу. Но, поступи я так, я была бы свободна выйти замуж за того, за кого желаю; и то был бы Унер (сиречь „Никто") — вот кого я предпочитаю всем другим».

Однако в конце концов Анкалиме вышла замуж именно за Халлакара. По одной версии Халлакар, несмотря на отказ Анкалиме, продолжал упорно ухаживать за ней, а Совет настаивал, чтобы ради спокойствия в королевстве Анкалиме избрала мужа; и в результате через несколько лет после их встречи среди стад Эмерие Анкалиме с Халлакаром поженились. Но в другом месте сказано, что Анкалиме оставалась незамужней так долго, что ее двоюродный брат Соронто, опираясь на положения нового закона, потребовал от нее отказаться от титула наследницы, и тогда Анкалиме вышла за Халлакара назло Соронто. Но в еще одной короткой заметке подразумевается, что Анкалиме сочеталась браком с Халлакаром уже после того, как Алдарион отменил пресловутое условие, — затем, чтобы положить конец надеждам Соронто стать королем, ежели Анкалиме умрет бездетной.

Как бы то ни было, очевидно, что Анкалиме не желала ни любви, ни сына, говоря: «Неужто уподоблюсь я королеве Алмариан и буду любить его до безумия?» Их жизнь с Халлакаром была несчастливой, Анкалиме ревновала к мужу своего сына Анариона, и впоследствии между ними возникла вражда. Анкалиме пыталась подчинить мужа, заявляя, что земли его принадлежат ей, и запрещала ему там жить, поскольку она, по ее собственным словам, не желала терпеть в мужьях управителя скотного двора. К этому времени относится последний из рассказов, повествующих об этих злополучных событиях. Ибо Анкалиме не дозволяла женщинам из своей свиты выходить замуж, и большинство их повиновались из страха перед госпожой, однако ж они происходили из здешних мест и были у них возлюбленные, с которыми хотели они вступить в брак. Халлакар же втайне подготовил все к свадьбе; он объявил, что собирается дать последний пир в собственном доме, прежде чем покинуть его. На этот пир он пригласил Анкалиме, сказав, что это дом его семьи и что с ним надо проститься учтиво.

Анкалиме приехала в сопровождении всех своих женщин, ибо не хотела, чтобы ей прислуживали мужчины. И обнаружила она, что дом ярко освещен и украшен, словно бы для великого пира, и домочадцы увенчаны цветами, словно женихи, и у каждого в руках по венку для невесты. «Входите! — сказал Халлакар. — К свадьбе все готово, и убраны брачные покои. Но поскольку и помыслить невозможно о том, дабы просить госпожу Анкалиме, королевскую наследницу, разделить ложе с управителем скотного двора, то, увы! — придется ей сегодня почивать в одиночестве». И Анкалиме волей-неволей пришлось остаться, ибо обратный путь был слишком долог, и уезжать без сопровождения она не желала. Ни мужчины, ни женщины не прятали улыбок; Анкалиме отказалась присоединиться к пирующим и лежала в постели, прислушиваясь к смеху вдалеке и думая, что потешаются над ней. На следующий день она уехала в ледяной ярости, и Халлакар отправил с нею троих мужчин. Так он был отомщен, поскольку Анкалиме никогда больше не возвращалась в Эмерие, где даже овцы, казалось, насмехались над ней. Но с тех пор Анкалиме постоянно преследовала Халлакара своей ненавистью.

О последних годах правления Тар-Алдариона мало что можно сказать, кроме того, что он, по всей видимости, продолжал плавать в Средиземье и не раз оставлял Анкалиме в качестве регента. Его последнее путешествие состоялось в конце первого тысячелетия Второй эпохи; и в 1075 году Анкалиме стала первой правящей королевой Нуменора. Говорится также, что после смерти Тар-Алдариона в 1098 году Тар-Анкалиме забросила дела отца и не оказывала никакой помощи Гиль-галаду и Линдону. У сына Анкалиме Анариона, который впоследствии стал восьмым правителем Нуменора, сначала родилось две дочери. Они не любили королеву и боялись ее; отказавшись от титула наследниц, они остались незамужними, поскольку королева в отместку не позволяла им выйти замуж ³². Сын Анариона Сурион был третьим ребенком и стал девятым правителем Нуменора.

Об Эрендис говорится, что, когда ее настигла старость, забытая Анкалиме, томясь одиночеством, Эрендис вновь затосковала об Алдарионе; и узнав, что он отправился из Нуменора в свое, как впоследствии выяснилось, последнее путешествие, но скоро должен вернуться, она наконец покинула Эмерие и отправилась втайне, неузнанной, в гавань Роменны. Там, кажется, она встретила свою смерть; но о том, как это могло случиться, сказано только «Эрендис погибла в воде в год 985 ».

Хронология

Анардиль (Алдарион) родился в 700 году Второй эпохи, и его первое путешествие в Средиземье состоялось в 725—727 годах. Его отец Менельдур стал королем Нуменора в 740 году. Гильдия Морестранников была основана в 750 году, а королевским наследником Алдарион был объявлен в 800 году. Эрендис родилась в 771 году. Семилетнее путешествие Алдариона приходится на 806-813 годы, первое путешествие «Паларрана» — на 816-820 годы, путешествие на семи кораблях, предпринятое вопреки воле Тар-Менельдура — на 824-829 годы; плавание, продлившееся четырнадцать лет, последовало сразу же за предыдущим и приходится на 829—843 годы.

Помолвка Алдариона и Эрендис состоялась в 858 году; плавание, в которое Ал-дарион отправился после помолвки, приходится на 863-869 годы, а свадьба состоялась в 870 году. Анкалиме родилась весной 873 года. «Хирилонде» вышел в море весной 877 года; возвращение Алдариона и последовавший за ним разрыв с Эрендис имели место в 882 году; Алдарион принял скипетр Нуменора в 883 году.

1 В «Описании Нуменора » он назван Тар-Менельдур Элентирмо («Звездочет»). См. также соответствующий раздел в главе «Род Эльроса».

2 Сейчас о том, какую роль предстояло Соронто сыграть в этой истории, можно только догадываться.

3 Как сказано в «Описании Нуменора», первым, в 600 году Второй эпохи, достиг берегов Средиземья Веантур (родившийся в 451 году). В «Повести лет» в приложении B к ВК под 600 годом значится следующее: «Первые корабли нуменорцев появляются у берегов».

В позднем филологическом эссе мы находим описание той первой встречи ну-менорцев с людьми Эриадора: «Минуло шесть сотен лет с тех пор, как оставшиеся в живых атани [эдайн] уплыли за море в Нуменор, когда в Средиземье с Запада впервые вновь пришел корабль и поднялся по заливу Лун. Капитана и моряков радушно принял Гиль-галад; и так было положено начало дружбе и союзу нуменорцев с эльдар Линдона. Новости разлетелись быстро, и люди Эриадора исполнились изумления. Хотя в Первую эпоху они жили на востоке, слухи об ужасной войне „за Западными горами" [т.е. за Эред-Луином] дошли и до них; однако в их памяти не сохранилось внятных преданий о той войне, и они полагали, будто все люди, жившие за горами, погибли или утонули во время великого буйства огня и нахлынувших морей. Однако, поскольку все еще говорилось промеж них, что те люди в незапамятные времена приходились им родней, они послали вестников к Гиль-галаду, дабы испросить у него позволения встретиться с мореходами, „возвратившимися из могилы в глубинах Моря". Вот так случилось, что сошлись они на Башенных холмах; и на ту встречу с нуменорцами явились лишь двенадцать людей Эриадора, высоких духом и храбрых, ибо большая часть их народа опасалась, что пришельцы — опасные духи мертвых. Но едва двенадцать взглянули на мореходов, страх оставил их, хотя некоторое время они стояли молча, исполнясь благоговения: ибо хотя и сами они почитались могучими в своем народе, мореходы статью и облачением походили более на эльфийских владык, нежели на смертных людей. Однако не усомнились они в древнем родстве; также и мореходы взирали на людей Средиземья с радостным изумлением, ибо думали в Нуменоре, что оставшиеся в Средиземье происходят от злых людей, которых в последние дни войны Моргот призвал с востока. Но ныне видели нуменорцы лица, Тенью не отмеченные, и людей, которых, отправься они в Нуменор, никто не принял бы за чужаков, если закрыть глаза на одежду их и оружие. И тогда, нежданно прервав молчание, и нуменорцы, и люди Эриадора приветствовали друг друга на своих собственных наречиях, словно обращаясь к друзьям и родичам после долгой разлуки*. Сперва были они разочарованы, ибо ни одна из сторон не могла понять другую; но, сдружившись, они обнаружили, что в языках их немало общих слов, по-прежнему легко узнаваемых, а о значении иных можно догадаться, если вслушиваться со вниманием, и удавалось им беседовать, хотя и с запинками, на обыденные темы». В том же эссе объясняется, что эти люди жили возле Сумеречного озера, на Северных холмах и Непогодных холмах, а также в землях между ними, вплоть до Брендивайна, к западу от которого они часто странствовали, хотя и не селились там. Эти люди относились к эльфам дружелюбно, хотя и побаивались их; и страшились они моря и не соглашались даже взглянуть на него. Скорее всего, по происхождению они вели свой род от тех же корней, что и народы Беора и Хадора, только в Первую эпоху их предки остались за Синими горами и до Белерианда не дошли.

* В ИС, XII сказано, что к этим словам было дано следующее примечание:

Атани изучили синдарский язык в Белерианде, и большинство из них, в особенности знать и ученые люди, свободно говорили на нем, даже между собой, но он всегда оставался вторым языком, изучавшимся в раннем детстве; родным же их языком оставался адунаик, человеческий язык народа Хадора (не считая отдельных районов на западе страны, где в деревнях оставался в ходу беорский диалект). А потому синдарин, на котором говорили нуменорцы, сохранялся неизменным на протяжении жизней многих поколений людей. – (прим. перев.)

4 Сын мой (квен.) — (прим. перев.)

5 Сын королевского наследника — Алдарион, сын Менельдура. Тар-Элендиль передал скипетр Менельдуру только пятнадцать лет спустя.

6 Эрухантале: «Благодарение Эру», осеннее празднество в Нуменоре; см. «Описание Нуменора».

7 (Сир)-Ангрен было эльфийским названием реки Изен. Название «Рас-Мортиль » больше нигде не встречается; должно быть, это огромный мыс к северу от залива Бельфалас, также называвшийся «Андраст» («долгий мыс»).

Упоминание о «стране Амрота, где до сих пор живут эльфы-нандор», возможно, подразумевает, что повесть об Алдарионе и Эрендис была записана в Гондоре до отплытия последнего корабля из гавани Лесных эльфов возле Дол-Амрота в 1981 году Третьей эпохи.

8 Относительно Уинен, супруги Оссе (майяр моря) см. «Сильмариллион», «Валаквента». Там сказано, что «нуменорцы долго жили под ее покровительством и почитали ее наравне с валар».

9 Говорится, что дом Гильдии Морестранников «был конфискован королями и переведен в западную гавань Андуние; все его архивы погибли» (т.е. во время Низвержения), включая все подробные карты Нуменора. Но когда был конфискован «Эамбар», не сказано.

10 Впоследствии эта река называлась Гватло или Сероструй, а гавань — Лонд-Даэр.

11 Ср. «Сильмариллион», гл. 17: «у людей того дома [т.е. дома Беора] были черные или темно-русые волосы и серые глаза». Согласно генеалогическому древу дома Беора, Эрендис происходила от Белет*, сестры Барагунда и Белегунда, приходившейся, таким образом, теткой Морвен, матери Турина Турамбара, и Риан, матери Туора.

* В английском тексте НП здесь и ниже «Берет», но в ИС, XI уточняется, что это ошибка издателя. – (прим. перев.)

12 Относительно различных сроков жизни нуменорцев см. примечание 1 к главе «Род Эльроса».

13 Относительно дерева ойолайре см. «Описание Нуменора».

14 Это следует понимать как предзнаменование.

15 Ср. «Акаллабет» («Сильмариллион»), где сказано, что во времена Ар-Фаразона все чаще «величественные нуменорские корабли тонули и не возвращались в гавань, хотя такой беды не случалось с ними прежде с тех самых пор, как взошла Звезда».

16 Валандиль приходился Алдариону двоюродным братом, поскольку он был сыном Сильмариэн, дочери Тар-Элендиля и сестры Тар-Менельдура. Валандиль, первый из владык Андуние, был предком Элендиля Высокого, отца Исильдура и Анариона.

17 Эрукьерме: «Моление к Эру», весеннее празднество в Нуменоре; см. «Описание Нуменора».

18 В «Акаллабет» («Сильмариллион») говорится, что «временами, когда воздух был прозрачен и чист, а солнце светило с востока, они вглядывались вдаль и различали на западе сияющий белизной град на дальнем бреге, величественную гавань и башню. Ибо в те дни нуменорцы видели далеко; однако лишь самые зоркие из них зрели видение — с Менельтармы ли, с высокого ли корабля, что отплыл от западных берегов... Но мудрые среди них ведали, что на самом деле сия далекая земля — не Благословенное королевство Валинор, а Аваллоне, гавань эльдар Эрессеа, самой восточной из Бессмертных земель».

19 Отсюда, как говорят, пошел обычай королей и королев носить на челе прозрачный драгоценный камень, подобный звезде; короны же у них не было. — (прим. авт.)

20 Отец мой (квен.) — (прим. перев.)

21 В Западных землях и в Андуние на эльфийском [синдарине] говорили люди любого звания. Это был родной язык Эрендис; Алдарион же говорил по-нуменорски, хотя, как и все нуменорцы высокого происхождения, он знал также наречие Белерианда. — (прим. авт.) — В другом месте, в заметке касательно языков Нуменора, сказано, что повсеместное распространение синдарина на северо-западе Острова объясняется тем, что те края населяли, по большей части, потомки народа Беора; а народ Беора в Белерианде довольно рано отказался от собственного языка и перешел на синдарин. В «Сильмариллионе» об этом не упоминается, хотя там сказано (гл. 17), что в Дор-ломине во времена Финголфина народ Хадора не забыл своего языка, «и от него произошел общепринятый язык Нуменора». В других областях Нуменора родным языком был адунаик, хотя синдарином, в той или иной мере, владели все; в королевском доме и в большинстве домов знати или ученых родным языком обычно бывал синдарин, — вплоть до окончания царствования Тар-Атанамира. (В данном повествовании далее говорится, что Алдарион, на самом деле, предпочитал нуменорский язык; возможно, в этом он был исключением). Далее в той же заметке утверждается, что хотя синдарин, в течение долгого времени бывший языком смертных, имел тенденцию постепенно распадаться на диалекты, в Нуменоре этот процесс шел медленно, по крайней мере, среди знати и образованных людей, благодаря их общению с эльдар Эрессеа и Линдона. Язык квенья в качестве разговорного в Нуменоре не использовался. Его знали только ученые и члены семей высокого происхождения — их обучали квенье в ранней юности. На этом языке писались официальные документы, предназначенные для долгого хранения, к примеру — законы, а также «Перечень королей» и летописи (ср. «Акаллабет»: «в „Перечень королей" имя Херунумена было вписано на языке Высших эльфов»), и довольно часто — ученые труды повышенной сложности, на непосвященных не рассчитанные. На этом же языке давались названия: официальные наименования всех мест, областей, географических объектов (хотя наряду с ними обычно существовали и местные названия, чаще всего с тем же значением, на синдарине или адунаике). Личные имена, в особенности официальные и общеупотребительные имена всех членов королевского дома и рода Эльроса в целом, тоже давались на квенье.

В приложении F (I) к ВК (раздел «О людях») место синдарина среди языков Нуменора определяется несколько иначе: «дунедайн единственные из всех людей знали эльфийский язык и говорили на нем; ибо их праотцы встарь выучили синдарин и передавали его своим детям как часть древней мудрости, отчего язык мало изменялся с течением лет».

22 Эланор — маленький золотистый цветок в форме звездочки; он рос также на кургане Керин-Амрот в Лотлориэне («Братство Кольца», II, 6). Именем этого цветка Сэм Гэмджи по совету Фродо назвал свою дочь («Возвращение Короля», VI, 9).

23 См. выше примечание относительно происхождения Эрендис от Белет, сестры Барагунда, отца Морвен.

24 «Татанья»—«папочка», букв. «папа мой»; «мамиль»—«мамочка» (квен.) — (прим. пе-рев.)

25 Сказано, что нуменорцы, как и эльдар, избегали зачинать детей, если предвидели, что муж и жена могут расстаться после зачатия ребенка и до тех пор, пока ребенок не подрастет. Согласно представлениям нуменорцев о том, как должно поступать, после рождения дочери Алдарион пробыл дома слишком мало.

26 Отец и король мой (квен.) — (прим. перев.)

27 Маленькая госпожа (квен.) — (прим. перев.)

28 В заметке относительно тогдашней роли «Совета скипетра» в нуменорской истории сказано, что этот Совет не имел власти над королем, а мог лишь давать ему советы; да о такой власти до времени никто и не помышлял, и нужды в ней не видели. Совет состоял из представителей всех областей Нуменора; членом Совета становился и официально назначенный королевский наследник, дабы иметь возможность научиться управлять страной; также король мог призвать или просить избрать в Совет людей, разбиравшихся в вопросах, которые на данный момент обсуждались в Совете. В то время всего два члена Совета (не считая Алдариона) происходили из рода Эльроса: Валандиль Андунийский от Андустара и Халлатан из Хьярасторни от Митталмара; но своими местами в Совете они были обязаны не своему происхождению или богатству, но тому уважению и любви, что к ним питали в их землях. (В «Акаллабет» говорится, что «владыки Андуние всегда числились среди главных советников скипетра»).

29 Существует запись о том, что Эрейниону дали имя Гиль-галад, «Сияющая Звезда», «потому что его шлем, кольчуга и щит, посеребренные и украшенные белыми звездами, светились издалека подобно звезде в свете Солнца и в свете Луны, и, стоя на возвышении, зоркие эльфы видели его издалека».

30 С другой стороны, законный наследник мужского пола не мог отказаться от своего титула; но, поскольку король имел право передать скипетр в любой момент, наследник-мужчина вполне мог, получив скипетр, сразу же вручить его собственному наследнику. Тогда считалось, что он правил по меньшей мере год; и именно так поступил Вардамир, сын Эльроса, единственный из всех королей, который не взошел на престол, но передал скипетр своему сыну Амандилю.

31 В другом месте говорится, что этот обычай «королевского брака» никогда не рассматривался как закон, но был возведен в правило из гордыни: «признак возрастания Тени, ибо обычай сей стал соблюдаться неукоснительно только тогда, когда разница в сроке жизни, жизненной силе и способностях между родом Эльроса и другими родами уменьшилась и почти исчезла».

32 Что странно, поскольку при жизни Анкалиме титул наследника носил Анарион. В «Роде Эльроса» сказано только, что дочери Анариона «отказались от скипетра».